Сказать нечего, тут можно только в ужасе молчать и соболезновать.
Но хочу сказать о торговых центрах. Я в свое время вышел из состава градсовета Москвы потому что мы там все время вынуждены были согласовывать торговые центры. Это очень специфический формат.
Все поражаются тому, как можно было оставить такое количество детей без взрослых, почему учительница посадила класс в кино и пошла за покупками, почему родители оставили детей и т.д. Но это прямо предусмотрено форматом торгового центра. Там весь смысл в том, чтобы создать поток семейного посещения, потом разделить детей и родителей (комнаты анимации, кинотеатры, катки и т.д.), и отправить родителей пару часов ходить по торговой зоне, чтобы они не могли чего-нибудь не купить.
Мы потрясены количеством жертв, но мало знаем, сколько спасли. А ведь дело в том, что торговые центры кормятся с потока и прикладывают все силы для его интенсификации. Там в идеале народу как в метро в час пик или в аэропорту. Но только люди при таком скоплении не организованы в технологические цепочки, им не надо никуда идти, надо, чтобы они просто пребывали и ничего не делали. При этом с точки зрения торговли важно, чтобы выходы были не на виду, чтобы пока ты не прошел весь этаж, выйти было нельзя – там все рассчитано на замедление движения и увеличение пребывания.
Там сталкиваются три разных протокола. Противопожарный требует максимальной скорости эвакуации и максимального количества выходов. Но протокол антитеррористической безопасности требует затруднения входа и проверки каждого входящего. А протокол охраны от воров требует затруднения выхода, замедления на выходе и возможности проверки. Отсюда лишние с точки зрения безопасности людей и товаров входы-выходы просто не могут не закрывать. Их закрывают везде.
Для привлечения потока требуется постоянное обновление интерьера – нужно создать визуальное событие. Это бесконечный поток временных экспозиций, временных материалов, аттракционов, новой мебели, новых отделок. Они временные, поэтому дешевые, поэтому пожароопасные. И их нужно все время менять на новые для привлечения внимания. Плюс это тонны пожароопасной упаковки, мусора, в основном - пластика. Это склады с порохом, в которых людей как сельдей в бочке. Для того, чтобы люди могли безопасно находиться в таких местах, они должны быть подготовлены, обучены, внутренне сконцентрированы - как на опасном производстве. Но тут-то все дело в том, что вам продают релакс, развлечение, расслабленность, комфорт. Заставить людей расслабляться в режиме опасного производства невозможно.
Представьте себе те же торговые и развлекательные площади в первых этажах вдоль улиц. Пожар не создал бы никакой опасности для людей - они бы просто выбили окна витрины и вышли на улицу.
Так вот, в Германии строительство в формате торговых центров запрещено ближе, чем в 10-15 км. от города (в зависимости от размера города). Не знаю норм по Италии, но там то же самое - все эти торговые моллы находятся вне городов, в чистом поле. Они, вероятно, и по нормам безопаснее, но дело не в этом. Это меры против чрезмерной концентрации людей. Бизнес зарабатывает с потока, но общество его специально ограничивает именно для безопасности.
Да, понятно, что эта “Зимняя вишня” не могла бы сгореть так страшно, если бы не самые разнообразные нарушения техник безопасности – кто-то все-таки ее проектировал с соблюдением каких-то правил. Службы эксплуатации, охрана, согласующие инстанции и т.д. очевидно в массе мест лажанулись. Но само это устройство - торговый центр - невероятно опасно. И тут не так важно, нашлись ли герои, которые спасали (в Кемерово, кажется, кроме пожарников никого нет). И не так важно, что все ответственные люди - от охранников до билетеров - сначала расслабились, потом решили не допускать паники, потом испугались и убежали. В охранники в торговые центры вообще редко идут самые решительные и умные люди, это другая специализация. Важно, что само устройство очень опасно, а продается оно как место расслабления и отдыха.
У нас в отличие от Голландии, например, категорически запрещено делать детские сады в верхних этажах зданий - именно потому, что при пожаре детей спасти невозможно и сами они выбраться не могут. А знаете сколько у нас крупных торговых центров того же формата, как в Кемерово - с детской секцией наверху, с кинотеатрами, катками, анимациями и т.д. Их шестьсот.
Я понимаю, что закрыть их невозможно. Я вышел из градсовета Москвы, но большего сделать было нельзя - все архитекторы понимали, что это зло, но за этим злом стояли очень большие финансовые интересы, а в Москве так прямо олигархические. А людям эти центры нравились - до трагедии в Кемерово.
Но давайте теперь запретим новое их строительство в городах – только в поле далеко от города.
И давайте запретим располагать там детские центры. Это устройства для привлечения дополнительного потока покупателей из родителей, использование детей для коммерческой эффективности.
И это душегубки.
Сочинская Олимпиада закончилась. Весь мир знает ее главных героев – спортсменов, авторов шоу, артистов, спонсоров. Но почему-то за кадром остались те, чей вклад в создание самого большого праздника страны переоценить трудно – архитекторы, спроектировавшие и создавшие в короткие сроки невероятный олимпийский город.
Известный архитектурный критик Григорий Ревзин попытался разобраться в ситуации. Мы уверены, что его материал о большой олимпийской стройке, подготовленный для «Ленты.ру», будет интересен и читателям интернет-журнала «Берлогос».
Григорий Ревзин:
Олимпиада - явление такое величественное, что я не чувствую в себе решимости обозреть ее в целом, даже применительно к узкой теме архитектурных останков. В связи с этим буду обозревать частями.
Начну с Олимпийского парка.
Владимир Владимирович Путин в диалоге с Константином Львовичем Эрнстом в документальном фильме «Между небом и землей» (о том, как готовили церемонию открытия Олимпиады) произносит знаменательную фразу: «Константин Львович, вы в известной степени были архитектором», - на что господин Эрнст кивает, хотя и с долей сомнения. Этот исторический диалог можно поставить эпиграфом к разговору о судьбе архитектора в новой южной столице России.
Год назад я хотел посмотреть олимпийские объекты - звонил архитекторам, просился, чтобы взяли с собой, а они удивленно говорили, что их больше не пускают на объект. Кто-то из них еще мог туда попасть полгода назад, кто-то - даже три месяца назад; но потом доступ закрыли и этим. Вы не знаете имен архитекторов, построивших Олимпийский город, не видели их на открытии и закрытии (и я не видел - их не приглашали), не читали интервью с ними - так, будто их и не было вовсе.
Для оценки архитектуры сочинской Олимпиады это принципиальный факт, потому что в других странах так не делают. Мы знаем архитекторов Олимпиад в Лондоне, Афинах, Пекине - их очень активно пропагандировали, делали выставки, печатали интервью, показывали фильмы. У нас - как будто не было таких людей.
Строительство стадиона «Фишт» в Олимпийском парке в Имеретинской долине в Сочи
Фото: Григорий Соколов / РИА Новости
Это то, что резко отличает нашу прекрасную Олимпиаду от не наших. Причем если бы свободные СМИ вследствие какого-то наития хором заговорили о том, что главный архитектор Олимпиады - это Владимир Владимирович Путин, то понятно было бы, что остальных можно не упоминать. Но нет, эту роль Путин отдал Эрнсту. Да и вообще, честно говоря, за все годы своего президентства Путин никогда не выказывал никакого интереса к архитектуре. Такой досадный изъян.
Может даже возникнуть впечатление, что архитекторы как-то провинились, оскандалились. Походя, случайно приняли участие в информационной войне против Олимпиады, о разжигании которой не раз справедливо говорилось. Но это совершенно неверное впечатление, и если оно у кого-то возникло, я прошу его немедленно обратно отправить в область невозникавшего, как это определяют философы. Товарищ правительство, нет в мире больших энтузиастов олимпийского строительства, чем архитекторы! Кроме разве что экономистов, подрядчиков, там, или руководителей служб технического заказчика. Они ж этим живут! И кстати, в духовном смысле тоже.
Язык архитектуры вообще позитивен и настроен на созидание. Этим языком в принципе нельзя сказать ничего отрицательного - например, что кругом воруют. Архитектура - она вся про то, как кругом прекрасно и изумительно. Любой вам скажет, да хоть Лужкова спросите. Я его, между прочим, видел на Олимпиаде, он сиял, как одинокий софит. Ну то есть в стороне от других сияющих.
Прояснив это недоразумение, перехожу к архитектуре. Вопреки мнению тех, которых принято называть врагами Олимпиады, я хочу сказать, что, вообще-то, это было сильно придумано. Те, кто говорят, что город Сочи раздавлен Олимпиадой, заблуждаются по географическим причинам. Это только на словах Олимпиада была в Сочи, а на самом деле она происходила совсем в другом месте. От Сочи до Олимпийского парка ехать минут сорок.
Олимпийский парк задумали как отдельное глобальное место в ненаселенной местности. Что-то такое глубоко космическое, про XXI век. И в каком-то смысле это получилось, особенно если глядеть в общем. Пальмы, горы, море и среди них - гигантские летательные аппараты, причалы для них и вообще… Аппаратура. Если смотреть ночью, с подсветкой, с дирижабля, как это показывали по телевизору, то дух захватывает. Нам раньше так не удавалось. Нет, честно, Олимпиаду сравнивают с островом Русский, но это принципиально иной проект. Вот не получалось построить нигде в России XXI век, а тут - вышло. Если смотреть издалека.
Стадион «Айсберг» в Олимпийском парке в Сочи
Фото: Francois Xavier Marit / AFP
И, кстати, сначала тут были все-таки архитекторы. А именно - бюро Populus, которое уже давно обслуживает Олимпиады (например, последнюю лондонскую). Раньше оно называлось HOK Sport, под этим именем бог знает как давно подружилось с Хуаном Антонио Самаранчем и прилипло к Международному Олимпийскому комитету. Благодаря Populus мы выиграли заявку на Олимпиаду, и бюро даже оставалось некоторое время на стадионе «Фишт», хотя его укрепили Моспроектом-4 во главе с Андреем Боковым.
Потом была довольно долгая история борьбы за проекты. И в итоге получилась следующая картина.
Лучший стадион Сочи, на мой взгляд, - Большой ледовый, построенный НПО «Мостовик» (архитекторы Никита Цымбал и Александр Князев). Правда, архитектура тут вторична, стадион повторяет форму пекинской Оперы - это гигантская капля. Но если не искать оригинальности, то это здорово сделано. Прямо на море, ровная замощенная брусчаткой набережная, на ней стеклянная капля, отражающая море и небо - очень просто, но беспроигрышно.
На второе место я бы поставил стадион «Айсберг» спроектированный Моспроектом-4 во главе с Андреем Боковым. Фасад «Айсберга», созданный из пикселизованного стекла, точно по цвету повторяет синие горы со снегом на горизонте и как бы растворяется в пейзаже - это качественная картинка.
По форме, пожалуй, более острым является стадион «Адлер-арена» Алексея Гинзбурга, но убогий сайдинг, которым стадион обшит снизу доверху, несколько снижает впечатление от работы. Я, честно сказать, не понимаю, как такое могло произойти - вроде тут не очень экономили.
Вообще, есть еще один хороший стадион Моспроекта-4 - «Шайба», но поскольку он практически полностью повторяет проект Ледового дворца на Ходынке в Москве, я не очень понимаю, как к этому относиться: все же странно для такого события использовать откровенный second hand. Что касается арены для керлинга, то это такое безобразие, что говорить о нем странно. Универсам «Копейка» в спальном районе Екатеринбурга постеснялся бы въезжать в настолько непрезентабельное здание.
Ну и, наконец, есть главный стадион Олимпийского парка - «Фишт». К сожалению, о его архитектуре судить невозможно.
Уже на этом уровне несколько удивляет контраст между общим замыслом и его конкретизацией. Для места, которым собираешься гордиться перед всем миром, не принято брать неоригинальные проекты. Это такие правила хорошего тона, которые не очень видны по телевизору, но тем не менее существуют. Лауреаты Нобелевской премии редко берут на церемонию вручения фрак напрокат. Не делают так Олимпиаду, что один стадион повторяет Пекинскую оперу, второй - лужковский Ледовый дворец, а третий вообще не получился.
Ледовый дворец «Большой» в Сочи
Фото: Алексей Куденко / РИА Новости
И вот «Фишт». Константин Львович Эрнст очень гордится техническим решением своей церемонии, и ему правда есть чем гордиться. Но, вообще-то, это какая-то беда. Эрнсту пришлось построить над стадионом девятиполосную железную дорогу для перемещения декораций. С учетом того, что у стадиона полукруглая форма, а все декорации должны двигаться не по дуге, а в горизонтальной плоскости, к каждому креплению необходимо было приделать лебедку, которая бы автоматически сворачивалась и разворачивалась на нужную высоту - в зависимости от того, в каком месте дуги оказывается крепление. Это технически исполнимо, и даже было исполнено с блеском, и Константин Львович несколько раз с восторгом рассказывал эту историю в своих интервью. Только это стоит в пять раз дороже, чем если бы декорации двигались по горизонтальной рампе.
Уже процитированная фраза Владимира Владимировича целиком звучит так: «Константин Львович, вы в известной степени были архитектором, потому что под ваш сценарий открытия и закрытия и стадион-то делали». Такие слова, как выражался Дмитрий Медведев, надо отливать в граните, тем не менее, читать их надо с точностью до обратного. Этот стадион проектировали, не имея никакого понятия о сценарии церемонии открытия. То есть потребности телевизионной съемки вообще не учитывали.
Можно посмотреть на проект этого стадиона. Он повторяет силуэт двуглавой горы Фишт. У стадиона в центре не было никакой крыши - два навеса над трибунами, две горы, и посередине - небо. Так его нарисовали в бюро Populus. Потом Андрей Боков придумал раздвигающуюся крышу. А потом Эрнст стал вставлять туда железную дорогу, потому что ему нужны декорации. Причем дорога же не может идти ниоткуда в никуда. Слева и справа от стадиона пришлось сооружать два отстойника для декораций, не предусмотренных никаким проектом. В результате на открытии «Фишт» выглядел так, будто им пользовались 20 лет - он весь состоит из каких-то заплаток, металлических листов и сеток, прикрывающих дыры. Ужас что получилось.
У этого стадиона мощные, очень гордые металлические опоры, и около каждой стоит развеселый заборчик, раскрашенный узорами Олимпиады. Здорово, но, вообще-то, опоры никогда не огораживают. За заборчиком валяются провода, трансформаторы, тройники, разводки - ну просто как у меня под столом, где я наподключал два компа, два принтера, сканер, два экрана, настольную лампочку, вентилятор, зарядки для телефона, айпада, фотоаппарата и еще какой-то фигни, которая потерялась (вот честное слово - уберусь). Только там этого добра навалено тонны по две. У каждой опоры. Это знаете что значит? Это значит, что стадион сначала построили, а потом стали решать, как подключать электричество и связь.
И если вы думаете, что так произошло только с «Фиштом», то заблуждаетесь. Около каждого стадиона стоит большая безобразная электрическая будка, собранная наспех, с торчащими в разные стороны проводами и трубами от дизель-генераторов (мощностей не хватает!). Сооружение типа трансформатора на околице деревни Гадюкино, только большое. А так не может быть на космодроме. Но именно так есть. Да что там опоры Фишта - фонари в Олимпийском парке окружены развеселыми заборчиками, а за ними к столбам прибиты распределительные щиты с кабелями. Это значит - сначала поставили фонарь, потом положили асфальт, а потом стали думать, как это включать. Таким же образом в полку баню хозспособом строят.
Но электричество и связь оказались только первой волной разрушений, прошедшей по Олимпийскому парку.
Следом за электричеством случились инвалиды. По требованиям МОК, каждое спортивное сооружение должно иметь пандус для инвалидов. Но когда смотришь на уродливую спираль из прямоугольных бетонных элементов, которая ведет к стадиону «Фишт» сбоку за забором, то понимаешь, что так спроектировать не мог никто и никогда. Так мог выстроить молодой горячий прораб - в соответствии со своим представлением о прекрасном. А те стапельные конструкции на металлических лесах, которые ведут к арене для керлинга (мало ей всего остального) - это не для инвалидов, а для каскадеров. Там обычный человек ноги переломает.
Вид на стадион «Фишт» и прилегающие территории в Олимпийском парке в Сочи
Фото: Pawel Kopczynski / Reuters
Впрочем, это небольшая волна, главная была другая. Выяснилась страшная вещь: люди на Олимпиаде не только смотрят спорт и радуются, они едят, пьют, а потом им еще в результате нужно в сортир. Этой беды никто не ожидал. И весь этот парк оказался закидан сотнями контейнеров, одна половина из которых - еда, а другая - сортиры. Причем поставлены они так, что кажется, будто это территория примыкает к передовой фронта. Чтобы туда выскакивали под обстрелом грузовики, быстро скидывали контейнер на любое свободное место - и скорей назад, за новым контейнером, время не ждет, там - бой! Прямо диву даешься, как живописно получилось. Чистый хаос.
Ну и, наконец, случилась настоящая беда - теракты в Волгограде. Каждый стадион пришлось снабжать дополнительными системами безопасности - рамками, палатками, секьюрити (а им тоже нужны электричество и связь, они тоже хотят и есть, и пить, и в сортир). И это была уже четвертая волна разрушений. Все величественные входы, лестницы, пандусы, террасы перегородили характерными элементами военного палаточного лагеря из грязного брезента с антеннами.
В результате олимпийские стадионы - будто в бахроме мусора: провода, сортиры, киоски, палатки, рамки мешаются в одну кучу, и это довольно горько. То есть, с одной стороны, то, что все это удалось запустить - конечно, подвиг. Но с другой, так не надо запускать.
Потому что, знаете, архитекторы, когда проектируют, вообще-то, в состоянии придумать, как в здание провести электричество, где расположить кафе и туалеты, как обеспечить доступ для инвалидов. И даже как сделать нормальный вход с системой безопасности. А если их гнать потом взашей, тогда придется самим это придумывать. Только получится очень плохо.
У архитекторов, вообще-то, есть две функции. Одна - придумать, как строить. Это всем понятно, и из-за того, что понятно, в тот момент, когда архитектор нарисует картинку, его сразу же гонят взашей. А то чего он путается под ногами? Что мы - сами не знаем, как розетки расставить?
Но есть еще и вторая функция. Архитектурный проект представляет собой контракт, только не в текстовой, а в графической форме. И если заказчики, строители, власти подписались под этим контрактом, то они потом его соблюдают, а если нет, то наступают санкции. Архитектура - процесс, в котором участвует много разных людей, все хотят разного, и очень важно, чтобы был отдельный, формальный, независимый от каждой из сторон контракт. Именно поэтому в других странах архитекторов холят и лелеют, зовут на открытие и называют их имена. Они как юристы - обеспечивают качество исполнения замысла. Но мы не так живем.
Вид на Олимпийскую деревню в Сочи
Фото: Antonin Thuillier / Reuters
Нам не очень нужны юристы. У нас люди большой общей одаренности, но без профессиональной подготовки (как вот Константин Львович) - на ходу, не отдавая в себе в этом отчета, решают проблемы. У нас есть грандиозность замысла, а потом - халтура исполнителя, который чего там, без проекта, на одной смекалке, быстрей, скорей, но - сделает! И оно работает. Олимпийский парк выглядит как космодром - и работает как космодром, только это не мирный космодром, а какой-то прифронтовой. Мы вошли в XXI век, но как-то по-военному.
И совершенно зря те, кого принято называть врагами Олимпиады, думают, будто все это так дорого стоит только потому, что все воруют. Воровать в прифронтовом бардаке, конечно, легче, чем на стройке с правильно устроенными юридическими процедурами. Но не в этом дело. Просто подвиг - дорогая вещь. Дороже, чем обычное действие. Военная техника стоит в пять-десять раз дороже мирной. И тут примерно такая же картина.
А фронт живет до победы. Поэтому планы по использованию Олимпийского парка после Игр-2014 не стоит переоценивать. Там все сделано очень на живую нитку, для одноразового использования. Чтобы использовать стадион «Фишт» для Чемпионата мира по футболу, его придется опять перестроить, что, вероятно, и будет сделано. Остальные стадионы выживут, но только если мы будем руководствоваться логикой «ничто не существует так долго, как все временное». Я бы, правда, хотел, чтобы выжили «Большой» и «Айсберг», но мне не очень понятно, как это возможно.
Только не нужно воспринимать эти слова как доказательство бессмысленности всего сделанного в Олимпийском парке. Сочинское побережье так устроено - там есть горы, долины рек, впадающих в море; и все сочинские курортные места - Мацеста, Кудепста, Хоста - это как раз застроенные долины. И было на побережье лишь одно незастроенное место - Имеретинская низменность, из-за безнадежного болота. Теперь болото осушено, подведены канализация, электричество, выстроены дороги и вокзал. Это, в принципе, хорошо, когда осушают болота и создают инфраструктуру - так работает цивилизация. Мы получили место для нового города на берегу Черного моря, а это, между прочим, 70 процентов инвестиций в Олимпийский парк. Теперь этот город можно построить. Только имело бы смысл позвать архитекторов. И потом исполнять то, что они нарисовали.
Интересная статья о современном состоянии архитектурного процесса в России, или,точнее говоря, в столице и крупнейших городах; об архитектурных конкурсах, отчего все так плохо и что с этим делать. Честно говоря, не очень понял, предлагаемый способ решения проблемы - это всерьез или троллинг такой.
Оригинал взят у oreshkin в Григорий Ревзин о архитектуре, Собянине и тишине.
Григорий Ревзин: «Высокое искусство архитектуры требует фаворитизма, тишины, тайны и фундаментальной непорядочности»
На сессии «Качество среды: роль архитектуры и архитектора» во второй день Московского урбанистического форума архитектурный критик и партнер КБ «Стрелка» Григорий Ревзин зачитал доклад, вызвавший эффект разорвавшейся бомбы в профессиональном сообществе. Выступление начиналось словами: «Буду в жанре публичных выступлений 1930-х годов. Дорогие товарищи! Четыре года назад Сергей Семенович Собянин был призван на царство». С разрешения автора Strelka Magazine публикует дословный текст этого красноречивого доклада о ситуации с архитектурой в Москве.
Фото: Наталия Буданцева / Институт «Стрелка»
Дорогие товарищи!
Четыре года назад Сергей Семенович Собянин был призван на царство, с тех пор и проходят наши Форумы, международные, торжественные, с сотнями экспертов, где обсуждаются главные тренды развития современных мегаполисов. И вот среди этих важнейших трендов — коворкингов, велосипедных дорожек, тротуарной плитки, общественных пространств, парковок, новых парков, антикафе, приложений «Активный гражданин» и «Пробок нет» — есть один потерявшийся маргинальный вопрос — архитектура.
Меня, однако, как архитектурного критика это волнует. Что интересного построено за эти четыре года? Вернее, меня больше интересует не вопрос, а ответ — Ничего. За это время не построено ни одного здания, о котором вообще имело бы смысл говорить с точки зрения критики. В связи с чем критика вынуждена превращаться в самокритику.
«Нет ни одного качественного архитектурного проекта, который был бы нарисован, принят и осуществлен при Сергее Семеновиче Собянине».
Если я преувеличиваю, то немного. Случилось, конечно, несколько произведений и в наши дни. Достроили вот DominionTower Захи Хадид. Удивленная критика пришла к выводу, что это, видимо, ранний, юношеский проект прославленной старушки. Михаил Филиппов, мой любимый архитектор, достроил «Итальянский квартал» на «Новослободской». Вещь по замыслу вполне себе из первого ряда, но это проект 2006 года. Сергей Чобан с Сергеем Кузнецовым построили дом в Гранатном переулке и офис «Новатэка» на Ленинском. Первый прекрасен во всех отношениях, второй просто прекрасен, но это оттенки. Важно, что и то и другое — проекты середины 2000-х. Владимир Плоткин доделал Бизнес-центр на Валовой улице, это проект чуть не раннелужковский, его просто столько мучили, что достроилось только сейчас. Несколько заметных вещей сделало бюро ADM, Андрей Романов и Екатерина Кузнецова, отель Hilton Doubletree на Ленинградке — вполне мастерская история, но это проект 2009 года. Александр Скокан достроил вторую очередь своего «ЮниКредит банка», а первая, напомню, лучшее здание Москвы по рейтингу 1998 года. Александр Асадов достроил свой «Авилон», а первая очередь — 2003 год.
Hilton Doubletree на Ленинградском шоссе /фото: Мастерская ADM / Анатолий Шостак
По-моему, это — всё, извините, если что-нибудь забыл. Нет ни одного качественного архитектурного проекта, который был бы нарисован, принят и осуществлен при Сергее Семеновиче Собянине.
«Вообще, членом жюри архитектурного конкурса в России добровольно может стать только идиот, поскольку это чудовищный удар по профессиональной репутации».
Это интересно потому, что, скажем, с 2004 по 2008 год, от сноса «Военторга» до прошлого кризиса, зданий, о которых имело бы смысл говорить, построено больше сотни. Архитектуру отменили как вид деятельности, если что осталось — это партизанинг. Нужно подчеркнуть, что отменено не строительство, а именно архитектура — строят-то много и даже очень. В этом году Марат Шакирзянович Хуснуллин рассчитывает выйти на 8 миллионов квадратных метров, из которых 3 миллиона одного жилья — и выйдет. Напомню, что при Лужкове строили пять миллионов. Это жилье примерно на 200 тысяч человек — целый город — кто его проектирует? В Москве собираются построить 225 транспортно-пересадочных узлов — это сложнейшие урбанистические системы, гордость сегодняшнего Сингапура или Гонконга, транспортная система, которая должна вывести Москву на принципиально иной технологический уровень, — кто их спроектировал? Какими они будут? В Москве собираются выстроить сотню новых станций метро; московское метро — это архитектурный бренд, то, чем гордится город, — кто построит сотню новых станций? Как?
Четыре года Сергея Собянина — это поражение в правах архитектуры как вида деятельности. Лужковская архитектура была провинциальной, нелепой, варварской в отношении истории, комично чванливой в попытках объявить новоделы памятниками всемирного наследия — всё было при ней, но она была. И этим лужковская Москва решительно отличался от позднесоветской, от Брежнева и до конца, когда архитектуры не было, за исключением сияющего модернизма райкомов и опять же партизанских действий нескольких маргиналов по производству аптек, детских садов, районных библиотек и прочей неучтенки. Мы вернулись к советскому производству города — миллионы квадратных метров без образа, имени и художественного смысла.
Как это вышло? Несколько трендов наложились друг на друга.
И Марата Шакирзяновича, и Сергея Семеновича можно понять: на их месте любой бы постарался не иметь дела с архитекторами, а они даже и не стараются — само выходит. Архитектура Лужкова была одной из причин его падения — это подорвало доверие к архитекторам вообще. Им не удалось доказать, что архитектура и Лужков — разные вещи, что они были не за Лужкова, а в некотором смысле где-то даже и против. «Архнадзор» и пресса убедили граждан, что от архитекторов — одно разрушение национального достояния.
ЖК Патриарх / фото: Kamrad Grrr / Panoramio.com
Мировой кризис 2008 года переориентировал города со зданий-аттракционов вроде Гуггенхайма в Бильбао на общественные пространства. В силу ведомственной специфики у нас это не Москомархитектура, а комплекс ЖКХ, где фигура архитектора является диковинной и излишней. Город тратит миллионы долларов на общественные пространства, это самое яркое, что происходит в последние годы, но там не случилось ни одной архитектурной работы. Дизайнеры, светодизайнеры, садоводы, урбанисты — да, а архитекторы — нет. Это даже поразительно, что такое может быть.
Элитарный спрос на архитектуру у нас исчез, заказчики переместились с Остоженки в Лондон. Массовое жилье для среднего класса в Химках и Коммунарке — это не тот жанр, в котором непрофессионал способен отличить работу мастера от бездарной халтуры.
Но при решающем значении перечисленных несчастий я всё же хотел бы обратить внимание на еще одно, устроенное отчасти собственными руками. Я говорю об архитектурных конкурсах как главном способе производства архитектуры. Я должен здесь перейти к самокритике, покаяться, поскольку сам был большим энтузиастом этого чуждого России начинания, всячески конкурсы пропагандировал, готовил и проводил. Как было принято говорить на публичных чистках при товарище Сталине, извините, товарищи, ошибался и заблуждался, решительно и категорически себя осуждаю.
Конкурс на Зарядье. Победили Диллер и Скофидио. Президентский заказ. Вообще ничего, за год не смогли приступить даже к разработке проекта, контракт с победителем заключить не удается. «Сколково», конкурс на жилые кварталы. Все проекты отправлены в утиль, вместо победителей работает прекраснейший Дмитрий Александров. Конкурс на «Царев сад». Пять победителей из семи участников, за год не произошло ничего, двое рабочих вяло пилят болгаркой какую-то арматуру уже год. Конкурс на новые станции метро, «Переделкино» и «Солнцево». Профессиональное жюри заседает пять часов, после чего оказывается, что результаты уже известны благодаря голосованию уважаемых граждан на сайте «Активный гражданин», и жюри предлагается согласиться с результатами. Вот оно, уважение к профессиональному мнению! Ура, товарищи!
Проект парка «Зарядье» / Diller Scofidio + Renfro
Этот ряд можно продолжать — у нас не реализован ни один (!) конкурсный проект. Наши конкурсы — это иллюстрация к одной из сценок, запечатленных Питером Брейгелем на картине «Нидерландские пословицы». «Дурак стрижет свинью. Мало шерсти, много визгу».
В чем я заблуждался, товарищи? Я бездумно пытался перепереть западный идеал на язык родных осин. Мне казалось, что архитектурные конкурсы — это способ: а) четко осознать, что мы хотим получить на уровне технического задания на проектирование, б) получить лучший проект, в) получить общественное признание проекта, г) победить лужковскую архитектурную бюрократию и дать дорогу архитектурной молодежи, д) защититься от диктата строителей, которые не смогут ломать проект после того, как он получил публичную поддержку. Вся эта муть, товарищи, написана в многочисленных книгах, учебниках и статьях, посвященных конкурсному проектированию, которые пагубно на меня повлияли.
Многофункциональный гостиничный комплекс «Царев сад». Проект ООО «МАО - Среда» / www.zodchestvo.com
А есть вещи, которые там не написаны и которые являются решающими для конкурсного проектирования. Это наш российский опыт, который может иметь значение для мировой копилки проб и ошибок, для пополнения которой и собирается МУФ.
Во-первых, законодательное поле, законы и практика их применения. Если оказывается, что конкурсный проект, одобренный жюри, вовсе не является ни в каком смысле принятым и закон его не охраняет, а, напротив, требует переделывать в соответствии с замечаниями различных экспертиз (независимо от того, были ли их представители в составе жюри или нет), то конкурс изначально — имитация. Выбирается не проект, а имя архитектора. Дальше ему предлагается подойти к заказу так, будто он ничего раньше и не делал, но при этом достичь того же эффекта, который художественно подкупил жюри.
Во-вторых, ответственность заказчика, государственного в первую очередь. Наши государственные заказчики обожают конкурсы, поскольку это снимает с них ответственность за выбор проекта, но вовсе не согласны с тем, что выбранный не ими проект надо так прямо и воплощать — они почти сразу заявляют, что выбрана какая-то фигня, по которой невозможно строить. Правда, это происходит после консультаций с видными членами архитектурного сообщества, о которых ниже.
«Как было принято говорить на публичных чистках при товарище Сталине, извините, товарищи, ошибался и заблуждался, решительно и категорически себя осуждаю».
В-третьих, программа конкурса. Деятельность по созданию программ у нас не совсем понятно, как оплачивается, в силу этого программы пишутся в общем бесплатном виде. С тем, чтобы узнать в процессе рассмотрения проектов, что, собственно, мы хотим получить и на что проводим конкурс. О сколько нам открытий чудных приносит это занятие! Наши заседания жюри — это не профессиональная бюрократическая процедура, а пир духа и креативный полет. Некоторая его скоропалительность, вызванная регламентом работы, приводит к тому, что программа проекта оказывается не вполне ясной и после конкурса, а стало быть, его опять же можно менять как хочешь.
Впрочем, это не страшно, потому что есть «в-четвертых», отменяющее губительность «в-третьих». Это вопрос ответственности членов жюри. По моим наблюдениям, ни один из членов жюри в России никогда не читает программу конкурса, даже если она есть, потому что это длинно и неинтересно. На крайний случай есть заключения экспертов, впрочем, их тоже никто не читает, если только эксперт не требует снять проект с конкурса как не соответствующий программе. Обычно в этом случае члены жюри голосуют единогласно, чтобы не следовать рекомендации эксперта и оставить проект. Все и всегда голосуют по чувству, зову сердца и красоте картинки. А чего, кстати, и заморачиваться-то, если выигравший проект всё равно сто раз переделают? Опытные конкурсанты в России тоже не читают программ, по тем же причинам. Всё равно ж никто не знает, что там написано, так уж лучше нарисовать как-то поэффектнее.
В-пятых, нужна какая-то предрасположенность профессионального сообщества принимать результаты конкурсов. Я пока не видел ни одного, после которого не победившие участники и сочувствующие им не объявили бы результаты голосования предопределенными соображениями кумовства, коррупции и непрофессионализма. Вообще, членом жюри архитектурного конкурса в России добровольно может стать только идиот, поскольку это чудовищный удар по профессиональной репутации. Говорю это со знанием дела, поскольку опять же заблуждался, товарищи, ошибался и много раз им и был.
В-шестых, конкурсы неэффективны без самой элементарной, минимальной профессиональной этики. Не было конкурса, где бы видный представитель сообщества архитекторов сразу после оглашения результатов не обратился бы к городу и миру с доказательным рассказом о том, какая вышла фигня и как всё неправильно. Андрей Владимирович Боков с Третьяковской галереей, Михаил Михайлович Посохин с Зарядьем, Никита Игоревич Явейн с судебным кварталом в Петербурге — это только самые яркие случаи. Впрочем, здесь они берут пример с лучших западных коллег, которые, оказываясь в России, стране, требующей заглянуть в душу, превращаются в настоящих крокодилов. Пример прославленного и гениального Петера Цумтора, который, будучи председателем жюри конкурса на проект Пермского художественного музея, после объявления победителей побежал к губернатору Чиркунову и объяснил, что лучше всего заказать проект музея ему, прекрасному, — это настоящий эталон мировой архитектурной этики. Мы все должны равняться на этого человека. И равняемся.
«Вся эта муть, товарищи, написана в многочисленных книгах, учебниках и статьях, посвященных конкурсному проектированию, которые пагубно на меня повлияли».
К сожалению, эти необходимые условия для того, чтобы конкурс работал как институт, не названы ни в одном учебнике, и никто не мог даже предполагать, что эти вещи как-то связаны с конкурсами. Зная всё это теперь, я каюсь и считаю, что нам надо отменить архитектурные конкурсы вообще. Это всё равно что заставлять людоедов учить декларацию прав и свобод человека: они и выучат, и с удовольствием, поскольку о поедании себе подобных там нет ни слова, а зная ее, обоснованно считаешь себя культурным человеком. Толку не будет никакого. Я не вижу никакой возможности вернуть в Москву архитектуру за исключением глубоко архаических феодальных схем.
Нам надо найти какого-нибудь сильного человека, олигарха и чиновника, и срочно сделать его Предводителем зодчих. Хотите — изберите его почетным председателем Союза, хотите — СРО, хотите — Палаты или чего у вас еще есть, хотите — создайте совет СРО, Союза, Палаты и двух Академий и выберите его председателем всего вашего уважаемого безобразия. Так наша страна спасала футбол, фигурное катание, биатлон, парки, современное искусство, истребитель шестого поколения и так далее. Никакого иного ресурса архитектуры, кроме честолюбия видного лица, в нашей стране в настоящий момент нет и быть не может.
«В пылу политической борьбы, в азарте увязки важнейших интересов нужно иногда, быть может на секунду, задумываться, что же от всего этого останется, когда интересы уйдут в прошлое. Ведь тут же люди живут!»
Личность, личность и еще раз личность. И важно, чтобы эта личность была вхожа. Она должна сказать, что да, Марат Шакирзянович, да, ТЭПы — вопрос политический, архитекторы тут — дело десятое. Но всё же десятое, отдайте им десятину. В пылу политической борьбы, в азарте увязки важнейших интересов нужно иногда, быть может, на секунду, задумываться, что же от всего этого останется, когда интересы уйдут в прошлое. Ведь тут же люди живут! И после увязки тоже! Такая широта видения, скажите Сергею Семеновичу, как раз и отличает больших подлинных стратегов, каким он является, от тех, кто вязнет в мелочах. А архитектура, Анастасия Владимировна, это как раз и есть инструмент размышления о перспективе времени, большей, чем один электоральный цикл. Это что-то вроде четок в руках Почтеннейших — перебираешь построенное и успокаиваешься. Поэтому, пожалуйста, Максим Геннадьевич, Петр Павлович, введите какого-нибудь архитектора, например Сергея Олеговича, в ГЗК. Иначе у нас архитекторов никто не уважает вовсе, потому что за что их уважать, кроме способности повлиять на ТЭПы, никто из заказчиков не понимает. А от этого всему правительству урон. Четыре года — ни одной значимой постройки! Ну нельзя, чтобы такие культурные люди, как сам Сергей Александрович, называли архитекторов «бандой фасадников». Это противоречит базовым принципам высокой профессии зодчего, где фасад выражает то, что за ним, то есть ТЭП, о чем говорили Ле Корбюзье и другие международные официальные лица.
И, Сергей Олегович, пожалуйста, больше никаких конкурсных процедур. Режим личного фаворитизма, лести, изворотливости, полного наплевательства на мораль и далее по списку Макиавелли. Душить конкурентов надо тихо, тут не может быть никакой публичности, никаких отрытых заявлений, как у уважаемых Никиты Игоревича или Андрея Владимировича, — иначе страдает репутация всего архитектурного цеха. Надо прямо и громко сказать: высокое искусство архитектуры требует фаворитизма, тишины, тайны и фундаментальной непорядочности.
Только так вы, уважаемые зодчие, сможете подобраться к тем восьми миллионам квадратных метров, которые упомянуты выше. Только так современная Москва с ее спецификой сможет получить архитектуру, достойную мировой столицы, глобального города XXI столетия. Только благодаря этому архитектура сможет стать настоящим драйвером развития нашего великого города. Только так в Москве появится работа для архитектурного критика.
Фотография обложки: ООО «Сергей Скуратов ARCHITECTS»
Григорий Исаакович Ревзин (род. 3 декабря 1964, Москва) - российский историк, искусствовед и архитектурный критик, журналист, колумнист. Специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ» и партнёр КБ «Стрелка».
Биография
Родился в 1964 году в Москве в семье в семье известных лингвистов Исаака Ревзина и Ольги Ревзиной (Карпинской).
Учился на отделении структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ, окончил отделение истории искусства исторического факультета МГУ.
В 1992 году защитил кандидатскую диссертацию под руководством Д. В. Сарабьянова на тему: «Проблема стиля в архитектуре неоклассицизма начала ХХ века», кандидат искусствоведения.
В течение 10 лет преподавал на кафедре истории русского искусства МГУ «Историю русского искусства XIX века». Г. И. Ревзин является автором более 50 научных статей по теории и истории архитектуры.
С 1996 по 2000 год - заместитель главного редактора журнала «Проект Россия», с 2001 года - главный редактор журнала «Проект Классика». Сотрудничал с «Независимой газетой», газетой «Сегодня», журналами Architectural Digest (AD) и Gentelmen’s Quarterly (GQ), с 1996 года - архитектурный обозреватель газеты «Коммерсантъ».
В 2000 и в 2008 годах являлся куратором Российского павильона на Венецианской биеннале.
Входит в Международный комитет по созданию музея в «Доме Мельникова» и сообщество «Сноб».
Григорий Ревзин - один из последовательных критиков лужковского стиля в архитектуре Москвы.
С 2011 года - член градостроительного Совета Фонда «Сколково».
Участник проекта «Последний адрес».
Семья
- Родители - Исаак Иосифович Ревзин (1923-1974), лингвист, доктор филологических наук, один из основателей Тартуской школы; Ольга Григорьевна Ревзина (1939), лингвист.
- Жена - Юлия Евгеньевна Ревзина, историк архитектуры итальянского Возрождения.
- Сын - Григорий Ревзин (1994).
- Брат - Евгений Исаакович Ревзин (род. 1972), журналист и продюсер, один из основателей Росбизнесконсалтинга.
- Двоюродные деды - Григорий Иосифович Ревзин (1885-1961), писатель, член Союза писателей СССР, экономист; печатался с 1937 года, в серии Жизнь замечательных людей вышли его книги «Колумб» (1937-1947), «Риэго» (1939, 1958), «Коперник» (1949), «Ян Жижка» (1952); Яков Самойлович Улицкий - демограф, музыковед, учёный в области научной организации труда, дед Людмилы Улицкой.
Зоя Ревзина - член ЦК партии левых эсеров, погибла.
Книги и некоторые статьи
- Семиотика в архитектуроведении: проблемы взаимоотношения с другими научными парадигмами // Теория архитектуры. Сб. науч. тр. Под общ. ред. И. А. Азизян. - М.: ЦНИИПградостроительства, 1988. - С. 56-74.
- Ренессансные мотивы в архитектуре неоклассицизма начала XX века // Иконография архитектуры. Сб. науч. тр. Под. общ. ред. А. Л. Баталова. - М., 1990. - С. 187-211.
- Заказчик в архитектуре неоклассицизма начала XX века. К постановке проблемы // Архитектура и культура: Сборник материалов Всесоюзной научной конференции. Сост. сб. И. А. Азизян, Г. С. Лебедева, Е. Л. Беляева. - Ч. I. - М.: ВНИИТАГ, 1990. - C. 101-109.
- Стиль как семантическая форма общности. К проблеме культурологического изучения архитектуры // Архитектура и культура. Сб. науч. тр. под ред. И. А. Азизян и Н. Л. Адаскиной. - М.: ВНИИТАГ, 1991. - С. 69-103.
- К вопросу о принципе формообразования в архитектуре эклектики // Общество историков архитектуры. Архив архитектуры. Выпуск I. Предс. ред. кол. Швидковский Д. О. - М., 1992. - С. 142-164.
- Неоклассицизм в русской архитектуре начала XX века. - М., 1992 (Общество историков архитектуры при Союзе архитекторов России. Архив архитектуры. Выпуск II).
- Частный человек в русской архитектуре XVIII века. Три аспекта проблемы // Заказчик в истории русской архитектуры (Общество историков архитектуры. Архив архитектуры. Выпуск V). Отв. ред. вып.: Г. И. Ревзин, Вл. В. Седов. - М., 1994. - С. 217-249.
- К проблеме романофильского направления в архитектуре русского ампира. Тезисы // Архитектура мира. - Вып. 3: Материалы конференции «Запад-Восток»: Античная традиция в архитектуре. Под ред. Н. Смолиной. - М.: Architectura, 1994. - С. 103-106.
- Очерки по философии архитектурной формы. - М.: ОГИ, 2002. - 144 с. - 1500 экз. - ISBN 5-94282-083-X.
- На пути в Боливию. Заметки о русской духовности. - М.: Проект Классика, ОГИ, 2006. - 576 с. - 3000 экз. - ISBN 5-94282-391-X.
- «Нужно начать писать плохо». Григорий Ревзин о тупике авангарда, либеральном проекте и даче Пастернака // «Критическая Масса». - 2006. - № 2.
- Высокое искусство архитектуры требует фаворитизма, тишины, тайны и фундаментальной непорядочности // доклад Григория Ревзина на сессии Московского урбанистического форума, 2014.
1. За снос пятиэтажек – около 75-80% жителей. Программа предполагает переселение 1,6 млн. человек. Из-за того, что закон о сносе расплывчат, людей, которые думают, что их могут переселить, еще больше (жители сталинок, конструктивистских домов, жители домов, соседних с пятиэтажками) – порядка 2 млн. человек. 20% от 2 млн. – 400 тыс. человек. 400 тыс. человек, ожидающих, что власть отберет у них жилье – это огромная цифра, невероятный потенциал протеста. Нежелание московской мэрии работать с ними выглядит легкомысленным.
2. У московской мэрии есть репутация – она решительная. Снос киосков и благоустройство убедили москвичей, что тут не мечтают, а действуют. Мэрия этого не принимает в расчет, и полагает, что если сказать – программа рассчитана на 20 лет, переселят только тех, кто хочет, и только в своем районе -- то люди успокоятся. Но если в законе про все это или не сказано или сказано туманно, то это радикализует протестующих.
3. Метод выяснения настроений людей – зондаж через управы, кто хочет переезжать, кто нет, встречи низовой власти (управы, депутаты) с жителями – имеет свои издержки. Если в конкретном доме хотят сноса 80%, а 20% -- нет, то последние чувствуют себя не только в меньшинстве, но и в кольце врагов. Это массовая невротизация перед выборами выглядит непродуманной. Есть способы выяснить настроения людей без натравливания соседа на соседа.
4. Мэрия видит только один источник организованного недовольства – оппозицию. Возможно так и есть – на то она и оппозиция. Но, возможно, недооценивается потенциал тех, чьи интересы программа задевает.
Это прежде всего девелоперы – появление на рынке государственного фонда переселения с невероятными правами их разоряет. Кто-то считает, что его позовут осуществлять программу, но пока таких перспектив не обозначено. Марат Хуснуллин сам строит в Москве 2 млн кв. м. в год -- зачем ему девелоперы?
5. Программа реновации придумана как нерыночная система обращения квадратного метра. Возможность денежной компенсации за сносимое пока не предусмотрена, вместо равноценной площади предоставляется равнозначная. Какие бы резоны здесь не возникали, издержки слишком высоки. Создать внерыночный обмен в рыночных условиях трудно, и это всегда временная мера. В тот момент, когда новое жилье-таки выйдет на рынок, возникнет массовый выброс товара, рынок залихорадит, а жилье -- основное состояние граждан.
Кроме того, рынок – это выбор, а его лишают. Кто-то хочет остаться в своем районе, а кто-то не хочет. Желающих переехать из Бескудниково на Сокол пруд пруди, были бы деньги. Возможность компенсации поддерживает стабильный спрос на рынке недвижимости, а если соединять это с ипотечным кредитом, то открывается масса возможностей. И главное – внерыночное решение подрывает институт частной собственности, возвращая к ситуации, когда государство выдает жилье неизвестной цены. Возникает вал юридических и экономических коллизий.
6. План сноса предполагает строительство около 80 млн. кв. м. Из них 25 млн. -- для переселения, остальные -- на продажу. Что происходит на рынке при появлении новых 55 млн, кв. м.? Все зависит от сроков, но поскольку сроки описаны очень в общем (20 лет, но сколько когда?), то реновация воспринимается как единовременная акция.
В таком случае это приводит,
Во-первых, к проседанию рынка квартир в Подмосковье. Среди противников программы должна быть администрация области.
Во-вторых, к падению стоимости вторички за поясом пятиэтажек. В этом не заинтересованы собственники квартир и это резко увеличивает круг потенциально недовольных. С ними пока никто не работает – но если начнут?
В-третьих, к падению стоимости первички на окраинах. Большинство квартир там – ипотечные, то есть их цена обеспечивает стабильность выдавших ипотеку банков. Если программа реализуется форсированными темпами, это вызовет ипотечный кризис как в США в 2008. Тут многие будут против.
7. Избран только один путь реновации – по лужковской системе. Новое строительство для переселения финансируют покупатели квартир, построенных за счет уплотнения среды. Коэффициент уплотнения – в 3,5 раза. Это означает, что кроме 1,6 млн. переселенных в Москве добавляется около 4 млн. новых жителей. То есть в Москву переселяют условно говоря Петербург. Если это происходит за 20 лет, то в принципе это возможно, хотя и жутковато. Но их расселяют в срединной зоне города на старой инфраструктуре. Что происходит с дорогами и прочими сетями (канализация, электричество, социальные сети -- школы, детские сады и т.д.)? На этот вопрос пока нет никакого внятного ответа.
8. Сегодняшняя плотность в районах пятиэтажек – до 10 тыс. кв. м. на га. При уплотнении с коэффициентом в 3,5 мы получаем 35 тыс. Варианты расселения – это или лужковские 22-27 этажные жилые пластины, или башни, окруженные бесконечной парковкой сотен машин. Это ставит крест на попытках создать квартальную застройку с многообразием функций. Пятиэтажки -- не прекрасная архитектура, ее нет смысла сохранять, но в результате такого плана мы можем получить только азиатские спальные районы по образцу китайских мегаполисов. Шанс сделать в Москве качественную среду европейского полицентрического города теряется, Москва сдвигается в Азию.
9. Правительство рассматривает только одну стратегию переселения пятиэтажек. Учитывая объем программы, это странно, а имея ввиду, что стратегия лужковская – удивительно. Другие варианты отсуствуют, рассматривается только план, предложенный московским стройкомплексом.
На вскидку – изменение не закона о статусе столицы, но закона об аварийных домах, драконовского – переселение на любые свободные площади в любой район при неясной процедуре признания дома аварийным. Если там определить аварийность и предусмотреть денежную компенсацию по цене неаварийного жилья в том же районе, то мы получим устойчивый спрос на рынке, возможность не увеличивать плотность в 3,5 раза -- и отсутствие аврального сноса. Там много сложностей, но и в принимаемой программе реновации их немало.
10. При всем том нужно помнить вот что. Есть не только 20% тех кто не хочет, но и 80% тех кто хочет. Пятиэтажки в массе – это изделие с ограниченным сроком годности, и он истек. Масса людей живет в плохих условиях, перспектива -- превращение целых районов в гетто. Есть возможность улучшить жизнь большого числа горожан. Она определяется тем, что Москва сегодня – город с профицитным бюджетом (если не использовать эти деньги, их перераспределят, скажем, в Чечню) и тем, что мэр Собянин хочет направить эти деньги на благо граждан. Агитация против этого с использованием бесконечного вранья (массовое выселение через суд, насильственное переселение в Новую Москву, дикие прибыли неведомых девелоперов) переводит оппозицию в роль людей, которые не дают миллиону с лишним граждан получить новое жилье. Это маргинальная и даже противоестественная позиция. Нельзя быть до такой степени безответственным.
Когда 2 декабря вышло постановление исполкома русского ПЕН-центра, приостанавливающее членство в этой организации восьми человек - формально за то, что они не писатели и были приняты с нарушением Устава - я сразу же хотел выйти из клуба. Меня пригласила вступать Людмила Улицкая, это было лестно, но, разумеется, я ни разу не писатель. Теперь коллеги указывают на то, что по уставу международного ПЕН-центр его членами могут быть журналисты и публицисты, и когда меня принимали, то русский ПЕН-центр придерживался той же точки зрения. Но Людмила Улицкая покинула ПЕН-центр, как и рекомендовавший меня по ее просьбе Лев Тимофеев, взгляды в организации изменились, а что же оставаться, когда коллег просят выйти? Сам спор - уже предложение покинуть это литературное общество.
Но я протянул до сегодняшнего дня по соображениям, которые мне теперь кажутся ошибочными. Те восемь человек, в которых обнаружилось досадное отсутствие принадлежности к литературоцентричному цеху, по случайному совпадению оказались теми, которые подписали письмо в защиту Украинской библиотеки в Москве и общества «Мемориал». На 23 декабря было назначено общее собрание членов ПЕН-клуба, где должна была окончательно выясниться ситуация с изгнанными членами.
Мне как публицисту и историку казалось важным присутствовать на этом собрании. Где русские писатели, члены международной правозащитной организации, будут исключать из своих рядов людей за то, что они подписали письмо в защиту «Мемориала». Тут богатая предыстория, такие вещи нельзя пропускать. Мне казалось, важны детали - как будут выступать, чем мотивировать, какие найдутся обертоны темы – такие события остаются в истории, их важно помнить.
Я недоучел силы интернета и слабости своего чистоплюйства. Собрание не состоялось, Андрей Битов, председатель ПЕН-Центра, заболел за день до назначенной даты, однако саморазоблачение писателей началось и без собрания – не в ЦДЛ, а в сети. Два письма Евгения Попова, статья Андрея Дмитриева, а до того Юнны Мориц, письма самого Андрея Битова – это, конечно, немного по сравнению с тем, что, вероятно, вылилось бы на собрании. Но, на мой вкус, этого совершенно достаточно. Равно как и мельтешения с собиранием голосов «за» и «против» нынешнего Исполкома, борьбы за повестку дня собрания, переговоров о том, кого куда пускать и не пускать, тактических недомоганий. Меня, в отличие от Евгения Попова, не исключали из комсомола, я эти процедуры помню. Я заново приобщился и вполне сыт.
Я не совсем понимаю, как оставаться в организации, члены руководства которой своей рукой написали то, что сказано в этих текстах. Это омерзительно.
Я не понимаю своих коллег, которые решили идти до конца в борьбе со всем этим. Вы боретесь за честь русского ПЕН-центра? Но какая честь остается после изгнания людей, подписавших обращение в защиту «Мемориала»? А если удастся это отыграть назад, сменить Исполком и председателя, заняться тем, ради чего существует международный ПЕН-клуб – правозащитной деятельностью – то что? Ну, объявят иностранным агентом и нежелательной иностранной организацией. Конечно, это проявит сущность нашего режима, но она ведь и так не скрывается.
Я понимаю, хочется справедливости. Извинений. Восстановления порядочности. Но ведь невозможно заставить недостойно ведущих себя пожилых людей взять себя в руки. Вы же видите, им страшно, им очень плохо. Они будут лишь больше оскорблять вас за то, что вы их так проявляете. Вам нужно бесконечное саморазоблачение Евгения Попова? Андрея Битова? Зачем? Они когда-то были героями, теперь нет, так бывает. Вы хотите их запомнить в неприглядности визжащей от страха старческой немощи? Может лучше вспоминать благодарность за то, что когда-то дали вам их тексты?
Мне было, повторю, лестно стать членом ПЕН-центра, благодарю за честь. Простите, я не могу больше оставаться. Это мое официальное заявление о выходе.
Размышления о том, почему все рухнет, провоцирует на периферии сознания вопрос о том, почему оно так крепко стоит. Где скрепа восьмидесяти с лишним процентов?
Я бы хотел обратить внимание на важное на мой взгляд противоречие. С одной стороны, у нас не просто социальное расслоение, а неприкрытое, наглое, демонстративное социальное расслоение.
Государственные люди афишируют свое богатство, вовсе никак не соотносимое с их официальными доходами, и это, как мне кажется, часть государственного ритуала - если они этого не делают, то выглядят белыми воронами, которых не понимают ни «свои» в первую очередь, ни чужие.
Мне кажется, попытки Навального завести часы Пескова глупы именно из убеждения большинства, что тот совершенно оправданно, справедливо носит такие часы, напротив, если бы он носил сообразную его официальным доходам китайскую штамповку, это выглядело бы неуместной аффектацией. Что изумительно, богатство представителей бизнеса рассматривается как нечто не вполне законное, взывающее к уголовному кодексу, а богатство представителей власти как вещь само собой разумеющаяся. Коррупция с точки зрения неписанных общественных правил гораздо легитимнее частного предпринимательства.
С другой стороны, у нас очень социальное государство. У нас бесплатные медицина и образование, у нас очень защищающее работника трудовое законодательство, у нас около половины работающих - бюджетники, и у нас гигантские социальные расходы. В городе Москва каждый второй горожанин получает социальные выплаты - это самый социально ориентированный городской бюджет мегаполиса в мире. С либеральных позиций это караул: каждый второй - иждивенец, а половина работающих - бюджетники.
Принято указывать на противоречия одного и другого, и искать здесь источник конфликта - каждый чиновник, ворующий деньги из бюджета, отбирает их из того источника, откуда берутся пенсии и пособия на детей, льготы на оплату ЖКХ и бесплатный проезд, медицину и образование. Это, верно, это антагонизм, но мне кажется, важно понимать, что это антагонизм двух сторон одной медали.
И те, и другие - и воры и иждивенцы - используют государство как основной инструмент получения средств. Даже можно иначе сказать - наше государство является инструментом перераспределения совокупного общественного продукта в пользу двух групп - воров и иждивенцев. В этом своем качестве оно заменяет два других института, принятых в мире - частную собственность и конкуренцию, и даже не столько заменяет, сколько выводит воров и иждивенцев из под их влияния.
А это важно для нас. Мы ненавидим конкуренцию, мы изводим ее повсюду, это для нас - беда. Вовсе не только в политической жизни, уничтожая оппозиционные партии. Мы ненавидим конкуренцию в производстве, на рынке труда, в классах в школе и в коллективах на работе, в торговле. Я, кстати, думаю, что люди не возражают против уничтожения зарубежных продуктов, поскольку они символизируют конкуренцию с Западом, в которой мы проигрываем. Мы не верим в то, что можем выиграть, только проиграть.
Нам кажется гораздо более справедливым и правильным, чтобы у каждого было свое законное место, доход, положение, достоинство, и их никто не трогал. Легитимность масштабов и границ этого своего у каждого определяется тем, что у соседей примерно столько же. Ровно поэтому мы ненавидим и частную собственность, подрывающую возможность установить справедливость, если у соседа случилось больше.
Так думают иждивенцы, я не знаю, как думают воры, хотя полагаю, примерно так же, поскольку воровать в государстве у нас принято по чину, то есть по справедливости. Но вот что важно - это волшебное изобретение, государство, которое дает нам наше законное место, доход, положение и достоинство - оно должно быть сильным, иначе это «наше все» оказывается под угрозой. Сильным, богатым и процветающим, никак не хуже остальных.
Поэтому хорошо, что представители государства выглядят процветающими, богатыми и сильными - они этим символизируют наше общее достоинство. То, что они для этого вынуждены воровать, тоже хорошо, поскольку обеспечивает законную возможность все у них отобрать в случае, если они перестанут быть представителями государства.
Так что я бы сказал, что единство этих противоположностей куда сильнее, чем их борьба. Нашей скрепой, главной скрепой, несущей конструкцией государства, является нерушимый союз воров и иждивенцев.
Люди уверены, что дело идет к катастрофе. Элиты, разумеется. По-разному уверены – бизнес, интеллектуалы, политики, ученые, арт-деятели – но что к катастрофе, сомнений нет. И люди из власти, с которыми встречаешься, тоже ждут катастрофы. Никакого иного варианта развития событий не предусмотрено ни у кого.
Сам при этом никто к катастрофе не ведет. Не то, что у кого-то есть программа, цель, ставка на катастрофу. Нет, отобрать у Пескова часы, у Якунина шубы, а у Володина дачу – это есть. Но помимо этих грандиозных задач скорее общая позиция такова, что мы занимаемся своим делом – творчество там, бизнес или воруем – а она произойдет неминуемо, а мы и дальше будем заниматься тем же самым. Кто-то пытается обезопаситься в смысле запасного аэродрома, большинство даже и этого не делает, считая, что надо продолжать делать то, что умеешь и привык делать. Никакого мало-мальски осмысленного плана менеджмента катастрофой не существует.
Ни у кого нет и идей, как ей противостоять. Нам понятно, что все действия власти – репрессии, война, кульбиты с рублем или уничтожением продуктов, ремонт улиц или разгром выставок – катастрофу усугубляют. Мы повторяем «власть этого не понимает», но не уверен, что кто-то в это верит. По опыту общения с представителями власти известно, что они во-первых обладают высокой способностью понимания, во-вторых, в силу профессиональных занятий, понимают несколько быстрее остальных. Катастрофа – социальная, государственная, цивилизационная – превратилась в нечто схожее с явлением природы. То, что она сметет все элиты – вот всех нас и сметет -- бизнес, интеллектуалов, политиков, ученых, арт-деятелей – все тоже понимают, но как-то вчуже. Зима близко. Человек смертен.
Это страшно интересно. Я всю жизнь до сего времени не мог понять, как Россия свалилась в катастрофу 1917 года. Просто до меня не доходило – как они могли. Я хорошо знаю историю, знаю, кто чего делал, но вот этот первый, детский вопрос, он меня преследует чуть не всю жизнь. Откуда этот синдром коллективной обреченности? Почему ничего не делали интеллектуалы? Ученые? Институты? Где была церковь? Что делал бизнес? Почему никто не сопротивлялся маргинальной группе с безумными идеями, суть которых нечего и обсуждать на фоне того, что они уничтожили, а уничтожили все. Что вообще делали все, кроме тех, кто заразился безумием?
И ведь это тянулось долго, лет 20. 20 лет люди говорили – все говорили -- что все идет к катастрофе, что обрушение мира неминуемо, но ничего не сделали, чтобы его предотвратить. И все исчезли в этой катастрофе. Почему? Как? Где было их чувство самосохранения?Недооценивали одичания? Не понимали силы ненависти друг к другу? Бросьте! Прекрасно понимали. Как понимаем и мы. Вы вот fb вокруг себя читаете, вы правда думаете, что в этот раз все тихо обойдется? Что мы не будем убивать друг друга?
Егор Гайдар в «Гибели империи» задавался тем же вопросом в специальной перспективе – размышляя над событиями 1993 года, когда он призвал граждан выйти на улицы и противостоять путчу. У него там рассуждение про то, что 50 тысяч озверевших психов победили потому, что им никто не противостоял, и нужно было всего-то позвать людей для противостояния. Позови – и придут, потому что они же кровно, самим своим существованием заинтересованы в том, чтобы мир был нормальным. И он позвал. И пришли.
Ок, кто сегодня, в момент катастрофы, пойдет защищать Путина? Это вообще мыслимо для любой из сегодняшних элит -- бизнеса, интеллектуалов, политиков, ученых, арт-деятелей – самому выйти защищать Путина и других призвать? Я – не выйду и не позову, прекрасно понимая, что впереди. Рот не откроется, и мне кажется, ни у кого не откроется. По чьему призыву мы сможем соединиться для того, чтобы не сгинуть? Власти? Парламента? Церкви? Олигархов? Это совершенно исключено. Мир -- не защищаем. Даже если у кого-то есть какая-то репутация, она будет потеряна немедленно в тот момент, когда он призовет противостоять катастрофе.
И я наконец понял, что произошло с Россией Николая Второго. Вот ровно это.
В классическом искусстве тема, которая называется vanitas, размышление о тщете всего сущего, передается через рассматривание черепа, карнавальных масок или руин - это помогает сжиться с мыслью о смерти. Для времен постклассических ту же функцию выполняет чтение старых газет. Я несколько механически просматривал наши газеты за июль 1914 года - искал, как мы отозвались на убийство Жана Жореса. Это был такой большой французский политик, пацифист, его застрелили в кафе, через неделю началась Первая мировая. Ничего эта аналогия не проясняет - просто убили и все, убийцу оправдали как укрепляющего национальный дух, через 20 лет его расстреляли испанские республиканцы за шпионаж в пользу франкистов. Я читал статьи рядом, наткнулся на репортаж с дебатов по поводу устройства Всемирной выставки в Москве. Там, знаете, так все выступают за, против, умно, много аргументов, сельскохозяйственный отдел, технический - интересно все было придумано. И даже в связи с войной рассуждают, что вот как раз в 1917 году она закончится и будет очень правильно устроить выставку - надо же и на других посмотреть, и себя показать, как оно все будет, после войны-то. Это немного напоминает курицу, которая бегает уже после того, как ей отрубили голову, только тут наоборот - голова думает уже после того, как ее отрубили. Война уже вот она, а еще не о ней думается.
Трудно сильнее убедиться в тщете мысли вообще, чем следя за ее движением в уже отрубленной голове.
Нет, вообще-то у Бориса Немцова смерть красивая. Идешь молодой, сильный, по открыточному пейзажу - мост, река, Кремль, Красная площадь, собор, рядом с тобой невероятная красавица - и это последнее, что было. Не как Сталин - лежать на полу с инсультом в собственной моче и блевотине, полсуток ожидая, пока челядь решится войти и переложить на диван, чтобы уж там доподохнуть. У него же могла быть и такая судьба - мог стать преемником - но другому, видать, уготовано. А ему… Помните, как у Пушкина в самом начале драмы появляется Моцарт и говорит Сальери:
Представь себе… кого бы?
Ну, хоть меня - немного помоложе;
Влюбленного - не слишком, а слегка -
С красоткой, или с другом - хоть с тобой,
Я весел… Вдруг: виденье гробовое,
Внезапный мрак иль что-нибудь такое…
Ну, слушай же.
И Сальери слушает, и произносит: «Ты Моцарт бог, и сам того не знаешь».
Невольно позавидуешь.
Но тот, который его убил… Что очевидно всем - это такой парень с фантазией, со вкусом к аффектации. Ведь Немцова как ни убьешь - все равно будет заметно, чего, кажется, куражиться. Но нет, он - на виду у Кремля, рядом с ментами, на глазах у ФСО, на глазах у наружки, что за Немцовым ходит, под камерами. Так придумал, чтобы шикарно грохнули и на белой тачке уехали. Ровно «Сибирского цирюльника» снимают - и со всеми службами согласовано, все печати-подписи получены, и кому положено, лично наложил резолюцию: в день вежливых зеленых людей, в 23-15, ментам не двигаться, белые иномарки по Ильинке-Варварке не досматривать, ФСО в камеры не смотреть, наружке отстать, любоваться кремлевскими звездами, ответственность по координации возложить на… Так, чтобы самому последнему дураку было понятно - не кустари работают, не частники. Нечто вроде полония для Литвиненко, только в эпоху, когда главным атрибутом государственности оказался не ядерный потенциал, а «Первый канал».
Александр Морозов заметил, что это убийство выгодно всем - и Путину, и Порошенко, и Госдепу, и ДНР, и белоленточникам, и антимайданцам, и ястребам, и голубям - вообще всем - для каждого оно является демонстрацией его силы. Силы убивать, как хотим, или силы собирать всех, кто не хочет так жить, - не важно - важно, что силы. Правильно заметил, и рассуждения «кому выгодно» поэтому не имеют в данном случае смысла. Всем выгодно. Но тогда это игра на резкое обострение, так, чтобы каждый дошел до остервенения. Что-то вроде снайпера на Майдане, который то по ментам пальнет, то по оранжистам, чтобы уже проснулись что ли, а то какие-то вялые.
Это интересно, потому что вроде и так остренько. Боинг, обвал рубля, мусорный рейтинг, санкции, страна-изгой, убитых уже полсотни тысяч - столько, сколько вышло на траурный марш. Вроде не требуется обострять-то. Но тот парень, который все это ставил, - он так не думает. Наоборот, по его мерке что-то все шипит, дымит, а не разгорается. Надо бы керосинчику плеснуть. И плеснул.
Знаете, весь этот год было ощущение, что можно как-то вернуться. Нет, ну а чего - прекратить бессмысленную бойню на Украине, где нам же ничего не надо, договориться как-то с Западом, глядишь, экономика стала бы выправляться, Крым… ну подвесить как-то вопрос, мало ли, вон Северный Кипр там или какое Макао, нет, сложно конечно, но в принципе же можно. Самые умные, гуманисты, экономисты, политологи - они весь год, само собой, разоблачали, негодовали, требовали, но все немного с привкусом совета. Мол, остановись, одумайся, это почти невозможно, но я сейчас расскажу тебе, как. За всем, что произошло в этом проклятом году, еще маячила волшебная даль восстановления нормального состояния.
А убийство - это такая вещь, что все, назад нельзя. Был человек, и он - все, он больше не придет на «Эхо», не поедет в Африку, не позовет на митинг, не встретится в гостях у общих знакомых. Он больше не улыбнется. Он никогда не перейдет этот распроклятый мост.
Что впереди, более или менее понятно.
Знаете, вот вчера на траурном шествии много было людей, и лица хорошие, умные - но там не было ярости.
В Париже на марше по Сharlie Hebdo ярость была, а тут опустошенность. Леонид Парфенов точно вспомнил Вертинского: «…и пошли по домам - под шумок толковать,что пора положить бы уж конец безобразью, что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать». У нас есть тысяч сто, наверное, очень современных, очень знающих людей, которые хорошо понимают, как должно быть правильно, но они вовсе лишены веры, что что-нибудь можно сделать. У нас есть тысяч десять людей с большими состояниями, они каждый день теряют по сотне тысяч долларов, они умеют делать большие вещи - но они ничего не делают. Никто из них не пришел вчера на марш. Они могут говорить друг другу, что вот это же просто маньяк с бритвой у горла и вся страна у него в заложниках, но никто даже не начинает обдумывать, как ее спасать. У них паралич воли от страха за деньги.
А вот этот парень, который убил Немцова, он же не просто так, уныло ликвидировал. Нет, он же креативит, ставит шоу. Его же прет, у него фарт, фантазия, будущее его пьянит и манит.
Это случайность, что в 1917 году победил именно Ленин. Могли победить левые эсеры, могли анархисты - не важно. Важно, что консолидация общества произошла в той точке, на том уровне ценностей, где пьяная матросня смыкается с городским люмпеном. И сейчас не важно, как именно будут называться те силы, которые придут - тот вариант национализма, этот, гэбуха, «хирурги», добровольцы, вежливые люди - все это одно и то же. Так ли, эдак - это консолидация маньяков с бритвами.
И не вокруг Путина, Путина самого эта воронка поглотит. Ему предъявлен ультиматум. Сказать, что государство здесь не причем, после того, как это было сделано, - это все равно, как рассказывать, что Литвиненко сам вырастил полоний в пробирке. Нет, либо ты с нами грохнул Немцова и нас прикроешь, либо будешь бороться со стулом, на котором сидишь, и тогда тебе место на свалке. А если прикроешь, то потом место тоже на свалке, потому как зачем ты нам нужен, если уже прикрыл. Не знаю, почувствовал ли он смертельный укол, или нет, не представляю, как из этого можно выбраться, да и не интересно.
В 2012 году Борис Акунин написал, что исторически Путин обречен. Ну исторически-то да, но история - штука долгая. Исторически и этот парень, который убил Немцова, обречен, у них ничего не выйдет, они оставят разоренную страну, хаос, из которого придется заново выбираться. Но это исторически, а в реальном времени мы погружаемся в него, и не видно ни одной силы, которая могла бы этому противодействовать. Только ребята, которые подливают керосину в огонь. Все, нормальный мир уже кончился. Мы по инерции проживаем отрезок перед началом другого времени.
И это интересно, потому что не понятно как - я, ты, мы - его проживем.
Это как оказаться перед Большим террором, перед блокадой, в Париже накануне оккупации - не знаешь, что из тебя родится.
Может, людоедом станешь, палачом, может шлепнут, может выживешь и будешь думать, зачем? И это сейчас представляешь, зачем, а там, после, будет уже совсем по-другому.
Впрочем, это все мысли в уже отрубленной голове. Их будет странно перечитывать потом, когда все это - стрельба на улицах Москвы, горящие здания, конец Путина, новые отморозки в Кремле - уже случится. Все такого рода тексты пишутся, чтобы заговорить реальность, чтобы этого не было, но как этого избежать, уже не понятно. А когда все случится, заговоры против покажутся смешными. Покажется странным, как много было еще старых мыслей, инерции, да и вообще не поверится, что все началось с расстрела Немцова.
Три дня мучился некоторым несовпадением мыслей с моими либеральными друзьями. Но теперь, когда Шариф и Саид Куаши благополучно застрелены, я позволю сказать несколько слов. Мне кажется, мы не правильно трактуем трагедию в Париже как атаку исламистов на священный европейский принцип свободы слова.
Я никоим образом не оправдываю убийц, не хочу сказать, что карикатуристы сами нарвались и т.д. Местные верующие так часто оскорбляют мой мозг, что я вовсе не против, если кто-то оскорбляет их чувства. Я о другом хочу сказать. Мне кажется неверным считать журнал «Шарли Эбдо» выражением свободы слова. Если мы делаем это, то оказывается, что свобода слова нужна для того, чтобы производить бессмысленные непристойности.
Если вы видели карикатуры этого издания, то вы понимаете, о чем я – по уровню художественного замысла, глубине мысли и языку они сродни картинкам в публичном сортире, хотя по тематике несколько шире. И все же принцип свободы слова существует не для того, чтобы рассказывать похабные истории о Боге и церкви, государстве и семье, великих и мелких людях.
Я понимаю, какую бурю негодования сейчас вызову, но я даже заострю в полемических целях. Это вообще не имеет отношения к свободе слова. Свобода слова вводится (и ограничивается) просвещенческими трактатами и конституциями начиная с XVIII века. А это более древняя штука. Невозможно понять, как вообще может существовать такой журнал в современной цивилизованной стране, если не знать, что это Франция. Страна Вийона, Рабле, страна готической скульптуры с преотвратительными комическими гадостями ада, и непристойных маргиналий на полях церковных рукописей. Карикатура возникает из средневековой смеховой культуры, и карикатуристы – это вовсе не ораторы и философы. Это шуты, гениальные скабрезники и похабники, произрастающие из карнавальной традиции.
Да, конечно, из-за той роли, которую сыграла французская карикатура в эпоху французской революции, она стала частью дискурса европейской свободы. Но это не значит, что она ею и является. Она явление гораздо более древней свободы – освобождения от оков цивилизованности, раскрепощения животного начала в себе. Возможность показать хрен императору – это вовсе не то же самое, что право разоблачать коррупцию, насилие власти или оспаривать налоги в парламенте. Это возможность сбросить с себя оковы общественных установлений, приличий и авторитетов. Иногда это помогает революциям, поскольку десакрализирует власть, иногда помогает власти, поскольку пройдя через карнавальное осмеяние, она укрепляется – так, по крайней мере полагал Михаил Бахтин. Но существует эта традиция вовсе не для власти, а для освобождения человека от себя самого. В основе этого дела не бичующий смех классической сатиры, а утробный хихик хмельного брюха, пупком заметившего свой хрен.
В силу, если угодно, исторической случайности в европейской католической традиции носителями смеховой культуры оказалась в числе прочих и клирики. Это довольно уникальное явление, из него вышло много чего важного, и, возможно, степень радикализма европейской свободы связана именно с этим обстоятельством. Это -- отдельная тема.
Но. В мусульманской культуре народная смеховая культура не менее развита, чем в Европе – достаточно вспомнить турецкий кукольный театр (кстати, препохабный) или Ходжу Насреддина. Но, насколько мне известно (допускаю, впрочем, что ошибаюсь) традиции низового осмеяния распространяются здесь на султанов, визирей, купцов, мулл – но не на Пророка, праведных халифов и законы шариата. Нет такой традиции, шейхи носителями смеховой культуры не были – не знаю, почему. Кстати, православное христианство тоже не породило традиций смеховой культуры в отношении Бога. Уж до какой степени скабрезен русский лубок, но шутки на тему непорочного зачатия там не приняты.
Ужасный расстрел карикатуристов двумя исламскими фанатиками трактуется как столкновение средневековой дикости с модерновой европейской свободой. Я согласен с тем, что расстрел ужасный, я вчера был у французского посольства и оставил там цветы, я согласен с тем, что расстреляна европейская свобода – но не современная. Вообще-то если глядеть на это дело глазами отстраненного культуролога – это столкновение одного средневековья с другим. Это драма взаимного непонимания двух древних традиций, входящих в сердцевину национально-религиозного, а не модернового сознания. Просто в одной традиции можно и нужно сунуть свой голый зад в глаза Господа, раз уж он обрек тебя смерти, а в другой – нет, совсем нет, нельзя этого делать, ибо нельзя предъявлять свое срамное тело тому, кто дал тебе душу. Смерть – серьезная штука, разные культуры вырабатывают разные стратегии реакции на нее, а уж выработав -- за них держатся.
И с этой точки зрения – уж простите меня -- тут нет злодеев. Тут есть шекспировская драма двух начал, двух героев, каждый из которых идет на смерть за право быть собой. Вы что думаете, два этих безумца не знали, что их ждет после того, чего они наделали? Да они, похоже, специально оставили в машине что-то вроде визитной карточки – так в свое время русские террористы оставались на месте акции после ее совершения, чтобы ответить жизнью за свою кошмарную правду. В их дикие – да, согласен, дикие – понятия входит представление о том, что лучше смерть, чем стерпеть оскорбление Богу. В средневековье это бывает.
И вы хорошо знаете, что несчастные расстрелянные художники прекрасно понимали опасность своего дела. Но на том стояли и не могли иначе.
И в итоге все погибают. Но это не театр, и это не переносимо.
Мне кажется, что возводя эту историю к защите священного принципа свободы слова, мы усугубляем ситуацию. Мы делаем эту войну неотвратимой. Ведь есть различие между левиафаном и шутом. Одно дело, когда ты встаешь на бой с государством, с его основами, с его машиной, конституцией. Когда оказывается, что все это построено, чтобы оскорбить Аллаха. Это серьезное дело, тут можно и жизнью пожертвовать. Другое дело, когда ты пожертвовал жизнью, чтобы убить шута. Это просто глупо. Воин не воюет с шутами, потому что в победе нет чести. Смешно идти с оружием против голой задницы – как бы ни ударил, все равно окажешься в говне.
Ну и про нас. Слушайте, ну нельзя так подставляться. Наш фундаментализм – в виде РПЦ ли, государства, казачества или его чеченского величества – в достаточной степени ненавидит либерализм за то, что составляет его сердцевину – за уважение к личности, за равенство перед законом, за основные свободы, за идею сменяемости власти. Ну и зачем давать ему возможность заявить, что либерализм – это похабень и кощунство? Путин ужасен не тем, что он посадил девчонок Пусси Райт, у него много других заслуг. А тем, что он их посадил, он смешон.
Значит, во-первых наше государство закрывает школы. Там оптимизация, укрупнение, слияния, то-се, в Москве сливаются хорошие спецшколы с близлежащими похуже, в малых городах малопосещаемые с другими малопосещаемыми для повышения посещаемости – это все по-разному подается. Но как ни подавай, а по факту просто закрываются школы. И сокращается состав бесплатно изучаемого материала. Тоже из сложных соображений, эргономики там, предельной нагрузки на душу подростка, медицинских показателей – но по факту этой заботы делается так, чтобы забесплатно учили поменьше.
Во-вторых, государство закрывает больницы и поликлиники. Опять же оптимизация, укрупнения, слияния, то, се, как-то там должно в перспективе повысится качество и эффективность. Ну, повысится, не повысится – это бабушка надвое сказала, дело будущее. А по факту – закрываются больницы. И врачей увольняют за ненадобностью. Пачками.
Закрывают также высшие учебные заведения, за неэффективность, и в большом количестве. Культуру пощипывают – закрывают ненужные Дома культуры, кинотеатры, проблемы с краеведческими музеями, Минкультуры упорно стремится сократить подведомственные ему научные институты. Резко оптимизировали Академию Наук, не вполне понятно, она вообще-то еще есть, или как. Упорно стремятся закрыть Академию художеств и Академию архитектуры, государство совершенно перестало понимать, зачем они нужны.
Оно рывком увеличило налоги на недвижимость. Прямо в десять раз подняло, налог стал размером с месячную зарплату, довольно заметное дело. И еще сказали, что это только начало, а в ближайшие 10 лет еще поднимать будет. И снизило гарантии по пенсиям. Не отменило пока пенсии, но честно говорит, что суровости неизбежны, и пенсионные деньги – это вам не манна небесная, может и не хватить. И пенсионный возраст увеличим, и гарантировать ничего не можем, извините. Очень долго жить стали пожилые граждане и отсюда выходит нехватка.
Будучи человеком либеральных убеждений и правых взглядов, я не то, чтобы готов сразу осуждать эти действия. Некоторые из них абстрактно считаю осмысленными, и если бы ощущал большую сопричастность делам государственного управления, вероятно, мог бы выступить и в поддержку. Однако находясь (в силу радикальных реформ в области свободы слова, избирательной системы, свободы совести, митингов и собраний, смены внешнеполитического курса и т.д.) в состоянии внутренней эмиграции, гляжу на дело со стороны. И со стороны очень боязно.
Я сказал бы, что жесткая праволиберальная политика, которая осуществляется в течение последнего года, вообще-то дело довольно опасное, потому что наступать на права граждан – это вам не лобио кушать. Упоминанием лобио я хочу вызвать у читателя ненавязчивую ассоциацию с реформами Михаила Саакашвили и тем, чем дело кончилось. В общем и целом, теория политического управления говорит, что наступать, конечно, можно, а праволиберальная теория настаивает, что и нужно, но лучше все же не по всем фронтам сразу и при благоприятном прогнозе экономического развития в близкой перспективе.
Однако ж наше государство решило это все проделать на фоне санкций, падения курса рубля и цены нефти, бегства капитала, отлучения от мировой кредитной системы, и в преддверии глобального сдерживания России, которую Запад провозгласил, но, говорят, всерьез еще пока не начал. В условиях, когда реальные доходы населения упали на 10-15%, и ничто не предрекает, что вырастут.
В принципе, я уже давно перестал понимать, что делает Владимир Владимирович, и зачем. Но все ж таки интересно – ну как исторический казус, что ли. Я допускаю, скажем, что будь жив Егор Тимурович Гайдар, он, понимая масштаб экономической катастрофы, которая нас ждет в ближайшей перспективе, а может быть, в силу общей трагичности сознания, даже его преувеличивая, начал проводить такие реформы (хотя, вероятно, начал бы с другой стороны). Но странно, согласитесь, ожидать от Владимира Владимировича жертвенности Егора Тимуровича. Тот-то видел себя политическим камикадзе, и был готов встретить волну народной ненависти, а этому ближе образ раба на галерах, который прикован к рулю навечно, и правит рукоплещущей толпой. К тому ж он сам нам все эти грядущие беды и устроил, и видимо бедами их не считает, раз к ним и правил. Что ж он делает-то, черт подери?
Вы знаете, мне чего-то кажется, что мы все же преувеличиваем влияние на его политический характер блаженных дней брежневского застоя и опыта разведчика в ГДР. Мне кажется, проблематика 90-х исподволь действует и на него. Я понимаю, что это звучит абсурдно, но все же позволю себе сказать. Дело выглядит так, будто 84% рейтинг доверия, которым он наслаждается после аннексии Крыма, поддержки, которую ему оказали теперь все, вплоть до последних Навального с Ходорковским, воспринят им как карт-бланш. И все, что в государстве, в разных записках, написанных еще черт знает когда, в разное время, значилось недоделанным, недоведенным, недочищенным, решено довести под такой немыслимый фарт. Всем министерствам и ведомствам, комиссиям и комитетам, где годами пылились старые реформаторские мечталки, дана команда – доставайте. Сейчас можно. Рыночный налог на имущество – вперед! Пенсии пересмотреть – вперед! Все эти ВУЗы, академии, все эти дома престарелых, которые жрут бюджетные деньги – давай! Школы, больницы, поликлиники, что там у вас еще – закрываем! 84%! Все могу!
Эта уверенность, что высокий рейтинг дает президенту право на радикальные действия, произрастает вовсе не из византийского древа управления империей, где государь вправе на конкретные зверства, но при этом пребывает с народом в мистической симфонии, а из западной, конституционной логики, где между президентом и электоратом заключен договор, а рейтинг – KPI эффективности его исполнения. И я вот здесь вижу пережиток 90-х. В том, что рейтинг воспринят как карт-бланш не пятую колонну резать, а вообще.
Жуть в том, что 80% поддержка Ельцина, которую он когда-то разменял на реформы, складывалась из устремлений людей, чьим идеалом тогда, временно, ненадолго, но все же был Запад, глобальный мир, новая жизнь. Там рейтинг действительно был карт-бланш на реформы. 84% Путина – это люди, которые хотят в СССР, в старую жизнь, когда нас боялись, а вокруг были бесплатные школы, больницы, поликлиники, пенсии и т.д. А он добивает выжившие реликты всего этого. Такое досадное недоразумение.
Знаете, это выглядит так, будто водитель, увидев впереди на обледенелой дороге крутой поворот, вдруг принял парадоксальное решение. И утопил гашетку в пол. Нет, ну а вдруг -- пронесет? Он же везунчик! Они же на него просто молятся!
Записки реваншиста
В истории войн проигравшая сторона всегда пытается усвоить преимущество победителя, чтобы потом взять реванш. Если считать, что «холодная война» была именно войной, и СССР ее проиграл, то вопрос о том, каким фундаментальным преимуществом обладал наш противник. Что у него было такого, чего не было у нас?
Считается, что мы тратили от половины до двух третей ВВП на противостояние с США, СССР надорвался в этом противостоянии, у нас банально не хватило средств. Это понятная картинка, но США тоже тратили на холодную войну много денег. В чем было их фундаментальное преимущество? Они запустили механизм, при котором научно-технические открытия из военной сферы перетекали в гражданское производство, там происходил резкий рост эффективности, создавались новые блага, в результате люди и страна богатели, и тратили новые средства на вооружение. То есть чем больше развивалась гонка вооружений, тем больше они богатели. А мы -- нет.
Это был принципиально новый механизм, не существовавший до II-й мировой войны. Во второй Мировой, при всем глубоком отличии различных систем, Гитлер, Сталин, Рузвельт и Черчилль фактически реализовывали разные варианты мобилизационной экономики фордистского (индустриального) типа. Все несли издержки примерно одного типа и все опирались на схожие ресурсы.
Механизм, который позволил США выиграть в холодной войне, предполагает внедрение институтов частной собственности, интеллектуальной собственности, свободной конкуренции, инвестиционного рынка, открытости и легальности. В качестве побочного эффекта в рамках такой системы государство нуждается в развитии науки, образования, социальных стандартов, все это оказывается востребовано для успешного развития системы. Это, собственно, и называлось научно-технической революцией – не только технические изобретения, но и социальные институты, которые способны их воспринять и заставить работать на рост ресурса общества и государства.
Вот именно это мы и пытались внедрить в России в последние 20 лет. И у нас не получилось. То, что в настоящий момент происходит в России – это хорошо известный в истории феномен традиционалистской реакции, когда попытка внедрения нового фундаментального изобретения вызывает слишком сильное сопротивление бенефициаров предшествующего варианта социально-экономической конфигурации, и на время проваливается.
Из этого следует три важных вывода.
Первое. Понятна конфигурация нынешнего государственно-экономического устройства. Если перед нами традиционалистская реакция, то это редукция к предшествующей системе, сложившейся до поражения в войне – не глубже, потому что бенефициаров более глубоких слоя социально-экономического развития прошлого в обществе не остается. То есть мы съедем к брежневскому варианту советской империи. Это – точка констелляции, и для того, чтобы ответить на вопрос, что будет с тем или иным явлением, институтом, человеком, достаточно поместить это явление в брежневскую систему. Будет ли железный занавес? Нет, но контакты с Западом будут затруднены, и будут попытки поставить возможность этих контактов в зависимость от степени лояльности режиму. Сохранится ли государственная архитектура постсоветского пространства? Нет, с точки зрения брежневского государства существование постсоветских государств есть историческое недоразумение, будут разворачиваться дальнейшие попытки империи их поглотить. Сохранится ли свобода слова? Нет, это будет уничтожатся. Каждый может думать, что ему вздумается, но никаких публичных проявлений свободомыслия быть не может. Будут ли репрессии? Да, но показательные, а не массовые, и вне слоя государственной бюрократии. Так – по любому вопросу, посмотри, что делал Леонид Ильич, и узнаешь, что будут делать теперь.
Второе. Аннексия Крыма есть исторический момент по той причине, что начиная с этой точки мы можем уверенно говорить, что наше государство устарело. Само целеполагание – успехом государства является расширение территории – является устаревшим. В сегодняшних реалиях захваченное таким образом не является активом. Такая территория не может развиваться, она исключена из системы экономики, поскольку на ней не действуют общие правила – ни инвестиций, ни защиты собственности, ни прав личности. Судьба Абхазии хорошо демонстрирует нам, что ждет Крым в ближней и среднесрочной перспективе – это будет укрепрайон, который развивается исключительно за счет государственных инвестиций. То есть это территория, которая не может жить сама. Это пассив.
То, что государство пошло именно на такой сценарий, означает, что оно не сумело освоиться в сегодняшних реалиях. Современная логика предполагала бы, что Крым, Восточная Украина, Северный Казахстан, Белоруссия и т.д. должны были быть наводнены русским бизнесом, русскими гуманитарными фондами, пророссийскими движениями, русской разведкой. Именно это и делала Америка, именно это и делает Китай. Но чтобы это делать, нужно иметь этот самый независимый от государства, и при этом работающий на его интересы русский бизнес, русские гуманитарные фонды, пророссийские движения, мало того, они еще и должны конкурировать друг с другом за большую эффективность своего присутствия, а разведка должна только это координировать. Это, увы, как раз и возникает, когда у вас есть работающие институты частной собственности, интеллектуальной собственности, свободной конкуренции, инвестиционного рынка, открытости, легальности, развитие науки, образования и социальных стандартов – когда у вас есть этот самый механизм, который мы попытались перенять и усвоить. Но у нас его нет. Мы пытались все это внедрять в соседние страны, но все это оказалось совсем неэффективным. Все, кто мог, воровали, трусили, хапали, предавали, сдавались и просили денег у государства – и в итоге вместо всего этого мы ввели войска.
Это означает, что мы расписались в собственной неэффективности и архаичности. Больше того, поскольку институты прямого государственного насилия и институты свободного развития находятся в состоянии конкуренции друг с другом, то победа силового сценария означает, что новые институты будут хиреть и внутри государства. Мы сделали выбор. Какая к черту частная собственность, свободная конкуренция, легальность, зачем нам наука и образования – бросьте, это все неэффективно. Аппарат насилия и государственная экономика – вот наши ресурсы.
Третье. Мы не смогли освоить тот механизм, который есть у противника, и который позволил ему победить. Не освоив его, мы не сможем взять реванш.
Цели России в исторической перспективе ясны. Это как минимум восстановление пространства Российской империи (СССР), как максимум – той архитектуры мира, которая была до падения Берлинской страны, когда в орбиту России попадала вся Восточная Европа и половина Азии. Есть люди, которые не понимают, зачем это нужно (и я, увы, принадлежу к их числу), но у этого организма – России -- такая логика развития, и привить ему другую за тысячу лет не получилось. Он может умереть, а если жив, то будет стремиться именно к этому. Но этого нельзя достичь с помощью устаревшего государства. Сравните то пространство, которое нужно освоить, с той крошечной точкой, которую удалось присоединить. Сегодня модно вспоминать философов русского национализма, Ильина, Леонтьева, Победоносцева – ок, некоторым нравится, так сравните масштаб. Там панславянская империя и наш щит на вратах Константинополя, здесь защита этнических русских и наш спецназ в Симферополе – не мелковато взяли?
Весь этот грандиозный шум, ссора со всем миром, невероятная националистическая возгонка – и что в результате? Полуостров и одна военная база флота, который не может выйти из Черного моря? При всем энтузиазме по поводу этого приращения, при всем торжестве жителей Крыма, очевидно, что двигаясь этим путем, Россия не сможет выполнить своей исторической миссии.
Традиционалистская реакция никогда не бывает долгой, поскольку не отвечает на главный вызов, который вызвал трансформацию. Нам все равно придется осваивать то фундаментальное открытие противника, которое привело нас к поражению. У нас нет другого выхода. Русская цивилизация -- это хорошо. Но русская цивилизация, которая проигрывает геополитическое соревнование из-за собственной архаичности -- это какой-то абсурд.