Скончался священник георгий чистяков. После революции и позднее

22 июня умер московский священник о.Георгий Чистяков, умер от рака в 53 года после 15 лет священнического служения. Отец Георгий служил вторым священником в храме свв. Космы и Даимана в Столешниковом переулке и, как настоятель, в Покровском храме Детской республиканской больницы. Путь о.Георгия во многом характерен для интеллигенции его поколения. Он происходил из семьи, где были верующие родственники, но все же обращение произошло уже в зрелом возрасте. Георгий Петрович Чистяков окончил истфак МГУ, занимаясь в первую очередь античностью и древними языками. От этого он, как в свое время С.С.Аверинцев, перешел к христианским древностям, к византийской и латинской христианской письменности. При этом его научные интересы имели скорее практический характер: он много преподавал, переводил, а блестящая память и живой характер превращали общение со студентами в более чем простой урок или лекцию. По окончании университета основным местом преподавания стал Институт иностранных языков. С середины 80-х гг. он преподавал курсы, уже непосредственно связанные с Библией и историей христианства (в том числе в московском физтехе, где в 90-е гг. заведовал кафедрой истории культуры). Позже о.Георгий стал профессором и член-корреспондентом РАЕН. Педагогическая и такого рода миссионерская деятельность привели естественным образом ко священству, как возможности не только совершать литургию, но и открыто говорить о главном. Наверное, о.Георгий мог бы сказать вместе с о.Александром Ельчаниновым: "До священства - как о многом я должен был молчать, удерживать себя. Священство для меня - возможность говорить полным голосом". Некоторым образом о.Георгий был связан с о.Александром Менем, хотя интересен к нему был, возможно, скорее интеллектуальным: сам о.Георгий не считал себя прихожанином или духовным чадом о.Александра. Георгий Петрович разделял свойственную многим русским интеллигентам любовь к Католической Церкви. Это никоим образом не было плодом католических "миссионерских усилий" 80-90х гг., но старая традиция видеть в Католической церкви оплот европейской культуры и, как многим стало казаться после II Ватиканского Собора, хорошо организованное, но без попрания свободы, христианство. Это о.Георгий продолжал ценить в католичестве и в годы своего священства. Георгий Петрович начал прислуживать в московском храме свв. Космы и Дамиана вскоре после его открытия в самом начале 90-х, с благословением говорить проповеди. Тогда собственно храм находился на втором этаже типографии Библиотеки Иностранной Литературы, только начавшей покидать церковное помещение. Сначала это была небольшая комната около 40 м2, где теперь размещается класс воскресной школы, иногда превращаемый в крестильню. В 1992 г. Георгий Петрович был рукоположен в дьяконы и, вскоре после того, во священники. Его краткое дьяконское служение было вдохновенным, с радостью еще более близкого и полного участия в Евхаристии. "Священство, наверное, не для всех, - говорил тогда о.Георгий, - но дьяконского служения я пожелал бы очень многим молодым людям". Все 15 лет священнического служения о.Георгия были связаны с московским храмом Косьмы и Дамиана. Так что история этого прихода, основанного и возглавляемого о.Александром Борисовым, в полной мере связана также с именем о.Георгия. Через два года, в 1994 г., о.Георгий стал также настоятелем больничного храма при отделении гематологии Детской республиканской больницы. Это стало особым служением для интеллигентного священника, знатока мировой литературы и древних языков - быть вместе со страдающими людьми - детьми и их родителями, приезжающими в Москву со всех концов страны и часто остающихся в больнице на годы в ожидании пересадки донорской почки. И это служение о.Георгий также с верностью нес до конца, пока сам не был сражен смертельной болезнью, еще в большей мере позволившей ему сострадать своим ближним в больничном приходе. Литургическое и пастырское служение на приходе и в больнице о.Георгий по-прежнему совмещал с активной преподавательской, просветительской, отчасти журналистской деятельностью. Он продолжал преподавать на физтехе, в МГУ и РГГУ, в течение нескольких лет много выступал на радио и писал статьи для газеты "Русская Мысль", принимал участие в создании зала религиозной литературы Иностранной библиотеки и т.д. Нередко о.Георгий выезжал за пределы России (во Францию, Италию, в Сурожскую епархию), и эти поездки также носили церковный или ученый характер. Многие лекции и проповеди о.Георгия были превращены в книги или изданы на дисках. Последние годы жизни о.Георгия были отягчены множеством болезней, из которых рак оказался смертельной. Но это дало о.Георгию те силы, мужество и смирение, которые нередко даются именно через страдание. Возвращаясь после частых лечений в больницах, о.Георгий сразу шел в храм, где служил, много и подолгу исповедовал, проповедовал. Последний раз он смог служить в своем приходе в конце марта, а его последней фотографией стала та, что была сделана на последней литургии: в священническом облачении, с радостной улыбкой и с крестом в руках. 53 года жизни, 15 лет священства, множество людей, любящих о.Георгия и приведенных им ко Христу и в Церковь. Множество сделанных дел. И все это, будем верить, лишь начала вечной жизни и продолжающегося служения, положенного на твердом основании.

За последний месяц я похоронил шесть детей из больницы, где каждую субботу служу литургию. Пять мальчиков: Женю, Антона, Сашу, Алешу и Игоря. И одну девочку – Женю Жмырко, семнадцатилетнюю красавицу, от которой осталась в иконостасе больничного храма икона святого великомученика Пантелеймона. Умерла она от лейкоза. Умирала долго и мучительно, не помогало ничто. И этот месяц не какой-то особенный. Пять детских гробов в месяц – это статистика. Неумолимая и убийственная, но статистика. И в каждом гробу родной, горячо любимый, чистый, светлый, чудесный. Максимка, Ксюша, Настя, Наташа, Сережа…

За последний день я навестил трех больных: Клару (Марию), Андрюшу и Валентину. Все трое погибают – тяжело и мучительно. Клара уже почти бабушка, крестилась недавно, но можно подумать, что всю жизнь прожила в Церкви – так светла, мудра и прозрачна. Андрюше – 25 лет, а сыну его всего лишь год. За него молятся десятки, даже, наверное, сотни людей, достают лекарства, возят на машине в больницу и домой, собирают деньги на лечение – а метастазы повсюду. И этот день не какой-то особенный, так каждый день.

Прошло полдня. Умерла Клара. Умерла Валентина. В Чечне погибло шесть российских солдат – а сколько чеченцев, не сообщают… Умерла Катя (из отделения онкологии) – девочка с огромными голубыми глазами. Об этом мне сказали прямо во время службы.

Видео:

Легко верить в Бога, когда идешь летом через поле. Сияет солнце, и цветы благоухают, и воздух дрожит, напоенный их ароматом. «И в небесах я вижу Бога» – как у Лермонтова. А тут? Бог? Где он? Если Он благ, всеведущ и всемогущ, то почему молчит? Если же Он так наказывает их за их грехи или за грехи их пап и мам, как считают многие, то Он уж никак не «долготерпелив и многомилостив», тогда Он безжалостен.

Бог попускает зло для нашей же пользы либо когда учит нас, либо когда хочет, чтобы с нами не случилось чего-либо еще худшего – так учили еще со времен средневековья и Византии богословы прошлого, и мы так утверждаем следом за ними. Мертвые дети – школа Бога? Или попущение меньшего зла, чтобы избежать большего?

Если Бог все это устроил, хотя бы для нашего вразумления, то это не Бог, это злой демон, зачем ему поклоняться, его надо просто изгнать из жизни. Если Богу, для того чтобы мы образумились, надо было умертвить Антошу, Сашу, Женю, Алешу, Катю и т.д., я не хочу верить в такого Бога. Напоминаю, что слово «верить» не значит «признавать, что Он есть», «верить» – это «доверять, вверяться, вверять или отдавать себя». Тогда выходит, что были правы те, кто в 30-е годы разрушал храмы и жег на кострах иконы, те, кто храмы превращал в дворцы культуры. Грустно. Хуже, чем грустно. Страшно.

Может быть, не думать об этом, а просто утешать? Давать тем, кому совсем плохо, этот «опиум для народа», и им все-таки хотя бы не так, но будет легче. Утешать, успокаивать, жалеть. Но опиум не лечит, а лишь на время усыпляет, снимает боль на три или четыре часа, а потом его нужно давать снова и снова. И вообще страшно говорить неправду – особенно о Боге. Не могу.

Господи, что же делать? Я смотрю на твой крест и вижу, как мучительно Ты на нем умираешь. Смотрю на Твои язвы и вежу Тебя мертва, нага, непогребенна… Ты в этом мире разделил с нами нашу боль. Ты как один из нас восклицаешь, умирая на своем кресте: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?» Ты как один из нас, как Женя, как Антон, как Алеша, как, в конце концов, каждый из нас, задал Богу страшный это вопрос и «испустил дух».

Если апостолы утверждают, что Иисус умер на кресте за наши грехи и искупил их Своею кровию, то мы выкуплены (см. 1Кор 6,20; а также 1Петр 1,18-19), значит, мы страдаем не за что-то, не за грехи – свои, родительские, чьи-то. За них уже пострадал Христос – так учат апостолы, и на этом зиждется основа всего их богословия. Тогда выходит, что неизвестно, за что страдаем мы.

Тем временем Христос, искупивший нас от клятвы законныя честнОю своею кровию, идет по земле не как победитель, а именно как побежденный. Он будет схвачен, распят и умрет мучительной смертью со словами: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?». Его бросят все, даже ближайшие ученики. Его свидетелей тоже будут хватать и убивать, сажать в тюрьмы и лагеря. Со времен апостолов и вплоть до Дитриха Бонхоффера, матери Марии и Максимилиана Кольбе, вплоть до тысяч мучеников советского ГУЛАГа.

Зачем все это? Не знаю. Но знаю, что Христос соединяется с нами в беде, в боли, в богооставленности – у гроба умершего ребенка я чувствую его присутствие. Христос входит в нашу жизнь, что бы соединить нас перед лицом боли и беды в одно целое, собрать нас вместе, чтобы мы не остались в момент беды один на один с этой бедой, как некогда остался Он.
Соединяя нас в единое целое перед лицом беды, Он делает то, что никто другой сделать не в силах. Так рождается Церковь.

Что мы знаем о Боге? Лишь то, что явил нам Христос (Ин 1,18). А он явил нам, кроме всего прочего, и свою оставленность Богом и людьми – именно в этой оставленности Он более всего соединяется с нами.

Грекам, а вслед за ними и римлянам всегда хотелось все знать. На этом основана вся античная цивилизация. Именно на этой неуемной, бурлящей и неутомимой жажде знания. И о Боге, когда они стали христианами, им тоже захотелось знать – может Он все или нет. Отсюда слово «Всемогущий» или Omniрotents, один из эпитетов Юпитера в римской поэзии, которым очень любит пользоваться в своей «Энеиде» Вергилий. А Бог «неизречен, недоведом, невидим, непостижим» (это мы знаем не из богословия, нередко попадавшего под влияние античной философии, а из молитвенного опыта Церкви, из опыта Евхаристии – не случайно же каждый священник непременно повторяет эти слова во время каждой литургии), поэтому мы просто не в состоянии на вопрос «Может ли Бог все?» – ответить ни «да», ни «нет». Поэтому, кто виноват в боли, я не знаю, но знаю, кто страдает вместе с нами – Иисус.

Как же понять тогда творящееся в мире зло? Да не надо его понимать – с ним надо бороться. Побеждать зло добром, как зовет нас апостол Павел: больных лечить, нищих одевать и кормит, войну останавливать и т.д. Неустанно. А если не получается, если сил не хватает, тогда склоняться перед Твоим крестом, тогда хвататься за его подножие как за единственную надежду.

«Бога не видел никто никогда». И только одна нить соединяет нас с Ним – человек по имени Иисус, в Котором вся полнота Божия пребывает телесно. И только одна нить соединяет нас с Иисусом – имя этой нити любовь.

Он умер на кресте как преступник. Мучительно. Туринская плащаница со страшными следами кровоподтеков, со следами от язв, по которым современные патологоанатомы в деталях восстанавливают клиническую картину последних часов жизни Иисуса – вот действительно подлинная святыня для ХХ века. Весь ужас смерти, никем и никак не прикрытый! Посмотрев на картину Гольбейна «Мертвый Христос», герой Достоевского воскликнул, что от такой картины можно веру потерять. А что бы он сказал, если бы увидел Туринскую плащаницу, или гитлеровские концлагеря, или сталинщину, или просто морг в детской больнице в 1995 году?

Что было дальше? В начале 20-й главы Евангелия от Иоанна мы видим Марию Магдалину, потом апостолов Петра и Иоанна и чувствуем пронзительную боль, которой пронизано все в весеннее утро Пасхи. Боль, тоску, отчаяние, усталость и снова боль. Но эту же пронзительную боль, эту же пронзительную безнадежность, о которых так ярко рассказывает Евангелие от Иоанна, я ощущаю всякий раз у гроба ребенка… Ощущаю и с болью, сквозь слезы и отчаяние, верю – Ты воистину воскрес, мой Господь.

Пока писался этот очерк, умерла Клара, затем Валентина Ивановна, последним умер Андрюша – еще три гроба. Один мальчик признался мне на днях, что не верит в загробную жизнь и поэтому боится, что он плохой христианин. Я возразил ему на это, что трудности с восприятием того, что касается жизни за гробом, свидетельствуют как раз об обратном – о честности его веры.

И вот почему. Один, причем не очень молодой, священник как-то сказал мне, что ему очень трудно судить о смерти и учить своих прихожан не бояться ее, поскольку он сам никогда из людей по-настоящему близких никогда не терял. Честно. Очень честно. И очень верно. Мне всегда страшно смотреть на вчерашнего семинариста, который важно и мягко, но чуть-чуть свысока втолковывает матери, потерявшей ребенка, что на самом деле это хорошо, что Бог так благословил, и поэтому слишком уж убиваться не надо.

О. Георгий Чистяков родился 4 августа 1953 года в Москве. В 1975 году окончил Московский государственный университет по специальности "древняя история и классическая филология", защитил кандидатскую диссертацию на тему «Павсаний как исторический источник». Был также доктором филологических наук, профессором, членом-корреспондентом Российской академии естественных наук.

С 1975 преподавал древнегреческий и латинский языки в Московском государственном лингвистическом университете, работал в редакции журнала «Вестник древней истории». В 1985-1997 читал в Московском физико-техническом институте курс лекций по Библии, истории христианства и истории богословской мысли, заведовал кафедрой истории культуры. Преподавал в Московском государственном университете, в Российском государственном гуманитарном университете, автор курса лекций «Священное Писание и литургическая литература», спецкурса «Методология историко-культурных исследований». Читал лекции в Страсбургском университете, центре «Сен-Жорж» (Париж), Министерстве образования Северной Ирландии.

Был также членом Правления Российского библейского общества, председателем комитета по научной и издательской деятельности; членом Международной ассоциации исследований по патристике; членом Попечительского совета Общедоступного православного университета им. А. Меня; член редакционного совета газеты "Русская мысль".

В 1992 году был рукоположен во диакона, а в 1993 - во пресвитера. С тех пор постоянно служил в московском храме свв. Космы и Дамиана в Шубине (в Столешниковом переулке). Помимо этого являлся настоятелем храма Покрова Богородицы при Российской детской клинической больнице.

Профессор РГГУ, член Правления блока "Общественный договор". С 1993 г. член-корреспондент РАЕН.

С 2000 года возглавлял отдел религиозной литературы (позже перименованный в научно-исследовательский центр по исследованию религиозной литературы) Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

Отец Георгий страдал онкологическим заболеванием. Несмотря на это, о. Георгий по мере сил поддерживал контакты с друзьями и духовными чадами и, по его собственным словам, постоянно вспоминал их. Священнику было проведено несколько курсов химиотерапии, однако состояние не улучшилось. 20 июня 2007 после очередного курса лечения он был выписан из госпиталя им. Бурденко. Скончался 22 июня 2007 года после тяжелой болезни на 54-м году жизни.

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: цитаты

Иерей Георгий ЧИСТЯКОВ (1953 - 2007) - священник, филолог, историк, кандидат исторических наук, профессор РГГУ, член-корреспондент РАЕН: | | | | | .

***
"Для христиан первых поколений было очень важно осознать и передать младшим, что с миссией Иисуса действительно начинается обновление всего творения, а не просто созидание новой религии. Во времена Иисуса еще далеко не ушли в прошлое древние религии, привлекавшие большее или меньшее число людей. Христианство не стало одной из таких религий. Оно родилось как нечто принципиально новое. Прежде всего, в силу того, что в каждой из религий законоучитель обращается к своим адептам — к тем, кто его слушает, признает, считается с его мнением, тогда как здесь происходит что-то совершенно иное: Христос приходит сразу ко всем и ради всех. Как говорится в одном современном катехизисе, «ещё не родился и никогда не родится человек, за которого не умер Христос».

Христос за всех умирает, ради всех совершает Свое служение, для спасения всех воскресает. Как в Адаме Бог творит, призывает к жизни, выводит из небытия все человечество, так во Христе начинается обновление опять-таки всего человечества, а не только тех, кто уже сознательно считает себя христианами или хочет быть ими. Обновление, которое начинается в течение этих семи дней и история которого изложена на первых двух страницах Евангелия от Иоанна. Если сравнить всемирную историю до Христа с тем, что произошло с человечеством в течение последних двух тысячелетий, то можно легко заметить, что это уже иная история, что род людской в целом стал иным, не таким, каким он был до Христа.

Возникает вопрос, о котором не всегда говорят. Нас поражает жестокость нашего века. Но ведь так было всегда. Во все века люди говорили, что настали страшные времена, и всегда прошлое виделось из сегодняшнего дня замечательным, благостным и прекрасным, своего рода навсегда утраченным золотым веком. А на деле? В действительности прошлое с его эпидемиями, с его жестокостью и беспомощностью человека перед лицом стихии всегда страшнее настоящего»

Все мы знаем, как бесконечно тяжело терять близких, как остро не хватает нам их чисто физически. Но мы знаем также, что если человек умирает, успев достичь полноты своего духовного роста, то он как бы и не умирает, смерть как бы не поглощает его. Отчего мы чувствуем присутствие среди нас умерших святых? Оттого, что они умерли, успев возрасти в полноту своего духовного роста. Поэтому смерть не отлучила их от нас, не разорвала связь между ними и нами. Такая смерть - биологическая, но не духовная…

Во Христе Бог оказывается не над нами, а среди нас. «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» - говорит Иисус (Мк., 2:19). Имя Эммануил означает «с нами Бог», то есть «Бог, находящийся среди нас». «Я с вами во все дни до скончания века», «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них», - говорит Иисус в других местах Евангелия (Мф., 28:20; 18:20). И если в иных религиях Бог всегда пребывает где-то над человечеством, «там, в шатре лазурном», как потом скажет Владимир Соловьев, то в христианстве Бог всегда среди нас. Таким образом, в отличие от всех без исключения религий и религиозных систем христианство не есть религия ухода от реальности. Наоборот! В Иисусе Бог спускается в реальность и разделяет с нами нашу жизнь во всей ее полноте. Через человечество Иисуса совершается это огромное открытие: Он здесь, с нами.

В беззащитном Младенце, для Которого не нашлось, как говорится в Евангелии от Луки, «места в гостинице», воплощается телесно, как скажет поток апостол Павел, полнота Божия... Невместимый Бог, которого «не вмещает небо и небо небес», как говорит царь Соломон, вмещается в ясли, в кормушку для скота, куда Мать положила Новорожденного, Всемогущий являет нам свое всебессилие беспомощного младенца... Бог вручает себя человечеству, причем делает это не вообще, а в нашей реальной жизни...

Для нас, живущих после ГУЛАГа и Холокоста, понятно, что в действительности мир устроен гораздо сложнее, и вряд ли найдется человек, который рискнет заявить, что Бог обрек на насильственную смерть в газовых камерах или бараках ГУЛАГа миллионы ни в чем не повинных людей. Слова о том, что «сила Моя в немощи совершается», которые некогда услышал во время молитвы апостол Павел (2 Кор.,12:9), становятся для нас драгоценным свидетельством того, что и во времена евангельской проповеди уже было понятно, что всемогущество Божие нельзя представлять себе, как нечто похожее на власть всемогущего царя или полководца. Сила Божия, как свидетельствует об этом апостол Павел, порою являет себя в немощи и бессилии.

Понять это почти невозможно, но почувствовать иногда удаётся. Когда на твоих глазах от онкологического заболевания умирает четырнадцатилетняя девочка, жизнь которой, казалось бы, только должна начинаться, переживая за нее почти нечеловеческую боль и ощущая порою приступы невероятного отчаяния, вдруг начинаешь понимать, что Бог плачет, невидимо пребывая рядом с нею. Как некогда заплакал Он в Иисусе, когда Тот приблизился к гробнице Лазаря. У гроба только что умершего ребенка Бог являет нам себя в той самой слабости, о которой свидетельствует апостол Павел. Но объяснить, что это такое, на языке богословия, наверное, всё-таки невозможно. Понять это можно только сердцем, когда оно раскрыто навстречу Тому, Кто умыл ноги ученикам, а затем добровольно пошел навстречу смерти.

Если по-настоящему не пережить, не чувствовать человечество Иисуса, то невозможно понять, что такое Пасха Христова, и пережить пасхальную радость так, как переживают её те, кто открыл в Иисусе именно Человека. Не пережив этого, мы не сможем почувствовать, как действует в нас Бог, как Он открывает нам Себя во всей Своей полноте, как сказано у апостола Павла. А происходит это именно через человечество Иисуса. И только тогда нам станет понятно, что такое полнота Божия, когда будет ясно, что такое полнота человеческая. Иными словами, не разглядев в Иисусе Человека, мы не сможем разглядеть и полноту Божества, присутствующую в Нем телесно. Место Бога в глубинах нашего «я» будет тогда по-прежнему занимать лишь какая-то схема или идея Бога.

В нашей религиозности очень много умственного, теоретического, но не хватает жизни, чего-то реального, что полностью захватывает и преображает жизнь современного человека. Почему наша вера не преображает нас так, как она некогда преобразила апостолов? По очень простой причине, что мы не чувствуем Бога так, как чувствовали они. А Бога мы не чувствуем, потому что не чувствуем Человека.

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: статьи

За последний месяц я похоронил шесть детей из больницы, где каждую субботу служу литургию. Пять мальчиков: Женю, Антона, Сашу, Алешу и Игоря. И одну девочку - Женю Жмырко, семнадцатилетнюю красавицу, от которой осталась в иконостасе больничного храма икона святого великомученика Пантелеймона. Умерла она от лейкоза. Умирала долго и мучительно, не помогало ничто. И этот месяц не какой-то особенный. Пять детских гробов в месяц - это статистика. Неумолимая и убийственная, но статистика. И в каждом гробу родной, горячо любимый, чистый, светлый, чудесный. Максимка, Ксюша, Настя, Наташа, Сережа…

За последний день я навестил трех больных: Клару (Марию), Андрюшу и Валентину. Все трое погибают - тяжело и мучительно. Клара уже почти бабушка, крестилась недавно, но можно подумать, что всю жизнь прожила в Церкви - так светла, мудра и прозрачна. Андрюше - 25 лет, а сыну его всего лишь год. За него молятся десятки, даже, наверное, сотни людей, достают лекарства, возят на машине в больницу и домой, собирают деньги на лечение - а метастазы повсюду. И этот день не какой-то особенный, так каждый день.

Прошло полдня. Умерла Клара. Умерла Валентина. В Чечне погибло шесть российских солдат - а сколько чеченцев, не сообщают… Умерла Катя (из отделения онкологии) - девочка с огромными голубыми глазами. Об этом мне сказали прямо во время службы.

Легко верить в Бога, когда идешь летом через поле. Сияет солнце, и цветы благоухают, и воздух дрожит, напоенный их ароматом. «И в небесах я вижу Бога» - как у Лермонтова. А тут? Бог? Где он? Если Он благ, всеведущ и всемогущ, то почему молчит? Если же Он так наказывает их за их грехи или за грехи их пап и мам, как считают многие, то Он уж никак не «долготерпелив и многомилостив», тогда Он безжалостен.

Бог попускает зло для нашей же пользы либо когда учит нас, либо когда хочет, чтобы с нами не случилось чего-либо еще худшего - так учили еще со времен средневековья и Византии богословы прошлого, и мы так утверждаем следом за ними. Мертвые дети - школа Бога? Или попущение меньшего зла, чтобы избежать большего?

Если Бог все это устроил, хотя бы для нашего вразумления, то это не Бог, это злой демон, зачем ему поклоняться, его надо просто изгнать из жизни. Если Богу, для того чтобы мы образумились, надо было умертвить Антошу, Сашу, Женю, Алешу, Катю и т.д., я не хочу верить в такого Бога. Напоминаю, что слово «верить» не значит «признавать, что Он есть», «верить» - это «доверять, вверяться, вверять или отдавать себя». Тогда выходит, что были правы те, кто в 30-е годы разрушал храмы и жег на кострах иконы, те, кто храмы превращал в дворцы культуры. Грустно. Хуже, чем грустно. Страшно.

Господи, что же делать? Я смотрю на твой крест и вижу, как мучительно Ты на нем умираешь. Смотрю на Твои язвы и вижу Тебя мертва, нага, непогребенна… Ты в этом мире разделил с нами нашу боль. Ты как один из нас восклицаешь, умирая на своем кресте: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?» Ты как один из нас, как Женя, как Антон, как Алеша, как, в конце концов, каждый из нас, задал Богу страшный это вопрос и «испустил дух».

Если апостолы утверждают, что Иисус умер на кресте за наши грехи и искупил их Своею кровию, то мы выкуплены (см. 1Кор 6,20; а также 1Петр 1,18-19), значит, мы страдаем не за что-то, не за грехи - свои, родительские, чьи-то. За них уже пострадал Христос - так учат апостолы, и на этом зиждется основа всего их богословия. Тогда выходит, что неизвестно, за что страдаем мы.

Тем временем Христос, искупивший нас от клятвы законныя честною своею кровию, идет по земле не как победитель, а именно как побежденный. Он будет схвачен, распят и умрет мучительной смертью со словами: «Боже, Боже мой, почему Ты меня оставил?». Его бросят все, даже ближайшие ученики. Его свидетелей тоже будут хватать и убивать, сажать в тюрьмы и лагеря. Со времен апостолов и вплоть до Дитриха Бонхоффера, матери Марии и Максимилиана Кольбе, вплоть до тысяч мучеников советского ГУЛАГа.

Зачем все это? Не знаю. Но знаю, что Христос соединяется с нами в беде, в боли, в богооставленности - у гроба умершего ребенка я чувствую Его присутствие. Христос входит в нашу жизнь, что бы соединить нас перед лицом боли и беды в одно целое, собрать нас вместе, чтобы мы не остались в момент беды один на один с этой бедой, как некогда остался Он.

Соединяя нас в единое целое перед лицом беды, Он делает то, что никто другой сделать не в силах. Так рождается Церковь.

Что мы знаем о Боге? Лишь то, что явил нам Христос (Ин 1,18). А он явил нам, кроме всего прочего, и свою оставленность Богом и людьми - именно в этой оставленности Он более всего соединяется с нами.

Грекам, а вслед за ними и римлянам всегда хотелось все знать. На этом основана вся античная цивилизация. Именно на этой неуемной, бурлящей и неутомимой жажде знания. И о Боге, когда они стали христианами, им тоже захотелось знать - может Он все или нет. Отсюда слово «Всемогущий» или Omniрotents, один из эпитетов Юпитера в римской поэзии, которым очень любит пользоваться в своей «Энеиде» Вергилий. А Бог «неизречен, недоведом, невидим, непостижим» (это мы знаем не из богословия, нередко попадавшего под влияние античной философии, а из молитвенного опыта Церкви, из опыта Евхаристии - не случайно же каждый священник непременно повторяет эти слова во время каждой литургии), поэтому мы просто не в состоянии на вопрос «Может ли Бог все?» - ответить ни «да», ни «нет». Поэтому, кто виноват в боли, я не знаю, но знаю, кто страдает вместе с нами - Иисус.

Как же понять тогда творящееся в мире зло? Да не надо его понимать - с ним надо бороться. Побеждать зло добром, как зовет нас апостол Павел: больных лечить, нищих одевать и кормит, войну останавливать и т.д. Неустанно. А если не получается, если сил не хватает, тогда склоняться перед Твоим крестом, тогда хвататься за его подножие как за единственную надежду.

«Бога не видел никто никогда». И только одна нить соединяет нас с Ним - человек по имени Иисус, в Котором вся полнота Божия пребывает телесно. И только одна нить соединяет нас с Иисусом - имя этой нити любовь.

Он умер на кресте как преступник. Мучительно. Туринская плащаница со страшными следами кровоподтеков, со следами от язв, по которым современные патологоанатомы в деталях восстанавливают клиническую картину последних часов жизни Иисуса - вот действительно подлинная святыня для ХХ века. Весь ужас смерти, никем и никак не прикрытый! Посмотрев на картину Гольбейна «Мертвый Христос», герой Достоевского воскликнул, что от такой картины можно веру потерять. А что бы он сказал, если бы увидел Туринскую плащаницу, или гитлеровские концлагеря, или сталинщину, или просто морг в детской больнице в 1995 году?

Что было дальше? В начале 20-й главы Евангелия от Иоанна мы видим Марию Магдалину, потом апостолов Петра и Иоанна и чувствуем пронзительную боль, которой пронизано все в весеннее утро Пасхи. Боль, тоску, отчаяние, усталость и снова боль. Но эту же пронзительную боль, эту же пронзительную безнадежность, о которых так ярко рассказывает Евангелие от Иоанна, я ощущаю всякий раз у гроба ребенка… Ощущаю и с болью, сквозь слезы и отчаяние, верю - Ты воистину воскрес, мой Господь.

Пока писался этот очерк, умерла Клара, затем Валентина Ивановна, последним умер Андрюша - еще три гроба. Один мальчик признался мне на днях, что не верит в загробную жизнь и поэтому боится, что он плохой христианин. Я возразил ему на это, что трудности с восприятием того, что касается жизни за гробом, свидетельствуют как раз об обратном - о честности его веры.

«Бог не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы», - да, об этом говорит нам Христос в своем Евангелии (Лк 20,38). Но для того, чтобы эта весть вошла в сердце, каждому из нас необходим личный опыт бед, горя и потерь, опыт, ввергающий нас в бездну настоящего отчаяния, тоски и слез, нужны не дни или недели, а годы пронзительной боли. Эта весть входит в наше сердце - только без наркоза и только через собственные потери. Как школьный урок ее не усвоишь. Смею утверждать: тот, кто думает, что верит, не пережив этого опыта боли, ошибается. Это еще не вера, это прикосновение к вере других, кому бы нам хотелось подражать в жизни. И более: тот, кто утверждает, что верит в бессмертие и ссылается при этом на соответствующую страницу катехизиса, вообще верит не в Бога, а в идола, имя которому - его собственный эгоизм.

Вера в то, что у Бога все живы, дается нам, только если мы делаем все возможное для спасения жизни тех, кто нас окружает, только если мы не прикрываем этою верой в чисто эгоистических целях, чтобы не слишком огорчаться, чтобы сражаться за чью-то жизнь или просто чтобы не было больно.

Но откуда все-таки в мире зло? Почему болеют и умирают дети? Попробую высказать одну догадку. Бог вручил нам мир ("Вот я дал вам" - Быт 1,29). Мы сами все вместе, испоганив его, виноваты если не во всех, то в очень многих бедах. Если говорить о войне, то наша вина здесь видна всегда, о болезнях - она видна не всегда, но часто (экология, отравленная среда и т.п.). Мир в библейском смысле этого слова, мир, который лежит во зле, т.е. общество или мы все вместе, вот кто виноват.

В наших храмах среди святых икон довольно заметное место занимает «Нисхождение во ад» - Иисус на этой иконе изображен спускающимся куда-то в глубины земли, а вместе с тем и в глубины человеческого горя, отчаяния и безнадежности. В Новом Завете об этом событии вообще не говорится, только в Апостольском символе веры есть об это два слова - descendit ad inferos ("спустился во ад"), и довольно много в наших церковных песнопениях.

Иисус не только страдает сам, но и спускается во ад, чтобы там разделить боль других. Он всегда зовет нас с собою, говоря нам: «По мне гряди». Часто мы стараемся, действительно, идти вслед за ним. Но тут…

Тут мы стараемся не видеть чужой боли, зажмуриваем глаза, затыкаем уши. В советское время мы прятали инвалидов в резервациях (как, например, на Валааме), чтобы никто их не видел, как бы жалея психику своих соотечественников. Морги в больницах часто прятали на заднем дворе, чтобы никто никогда не догадался, что здесь иногда умирают. И проч., и проч. Мы и теперь, если считаем себя неверующими, пытаемся играть со смертью в «кошки-мышки», делать вид, будто ее нет, как учил Эпикур, отгораживаться от нее и т.д. Иными словами, чтобы не бояться смерти, используем что-то вроде анальгетика.

Если же мы считаем себя верующими, то поступаем не лучше: говорим, что она не страшна, что на то воля Божия, что не надо горевать по усопшему, потому что тем самым мы ропщем на Бога и проч. Так или иначе, но подобно неверующим также отгораживаемся от боли, заслоняем себя от нее инстинктивно, словно от удара занесенной над нами руки, то есть тоже используем если не наркотик, то во всяком случае анальгетик.

Это для себя. А для других мы поступаем еще хуже. Человеку, которому больно, пытаемся внушить, что это ему только кажется, причем кажется, ибо он Бога не любит и т.д. и т.п. А в результате человека, которому плохо, тяжело и больно, мы оставляем наедине с его болью, бросаем одного на самом трудном месте жизненной дороги.

А надо бы просто спуститься с ним вместе в ад вслед за Иисусом - почувствовать боль того, кто рядом, во всей ее полноте, неприкрытости и подлинности, разделить ее, пережить ее вместе.

Когда у моей восьмидесятилетней родственницы умерла сестра, с которой они вместе в одной комнате прожили всю жизнь, примерно через год она мне сказала: «Спасибо вам, что вы меня не утешали, а просто все время были рядом». Думаю, что в этом и заключается христианство, чтобы быть рядом, вместе, ибо утешать можно человека, который потерял деньги или посадил жирное пятно на новый костюм, или сломал ногу. Утешать - это значит показывать, что то, что с кем-то случилось, не такая уж большая беда. К смерти близкого такое утешение отношения не имеет. Здесь оно больше чем безнравственно.

Мы - люди Страстной Субботы. Иисус уже снят с креста. Он уже, наверное, воскрес, ибо об этом повествует прочитанное во время обедни Евангелие, но никто еще не знает об этом. Ангел еще не сказал: «Его здесь нет. Он воскрес», об этом не знает никто, пока это только чувствуется, и только теми, кто не разучился чувствовать…
1995 год.

Источник: Из «Записок московского священника». Впервые опубликовано в газете «Русская мысль».

ОТКУДА ЭТА ЗЛОБА?

Разумеется, наши отношения с христианами других конфессий складываются гладко далеко не всегда, не во всем мы понимаем друг друга, какие-то моменты богословия католического или протестантского нам представляются неприемлемыми, но это не значит, что мы должны друг друга ненавидеть и считать всех, кто не принадлежит к Православной Церкви, чуть ли не слугами диавола, как об этом заявляют авторы книг, газетных статей и ведущие телепередач.

Мы православные. Почему?

Если преподобный Серафим видел в каждом друга, то некоторым православным сегодня повсюду мерещатся враги, еретики, недостаточно православные священники, епископы и даже святые, в число которых попали святители Димитрий Ростовский и Тихон Задонский. Один молодой человек, считающий себя богословом и действительно блестяще образованный, заявил мне, что не может считаться с мнением митрополита Антония Сурожского и отца А.Шмемана, ибо они, живя на территории, в высшей степени загрязненной (именно так и сказал!) разнообразными ересями, утратили остроту православного зрения. Откуда такая самоуверенность и такая духовная гордыня? "Все неправы, кроме нас", - говорят они буквально каждым своим шагом. Откуда это?

"С верностью избранному пути самоуверенность ничего общего не имеет. Не как единственно правильное вероучение выбрали мы православие, ибо доказать правильность чего-то можно только в сфере знания, но только не в том, что касается веры, которая простирается в область недоказуемого. Нет. Мы выбираем православие только как дорогу, известную нам из опыта конкретных людей, которым мы абсолютно доверяем, считая их своими ближайшими братьями и сестрами. Для меня это оо. А.Мечев, С.Булгаков и А.Мень, мать Мария, митрополит Антоний, архиеп. Иоанн (Шаховской) и моя бабушка. Верность этому пути выражается не в декларациях и клятвах, не в издании противокатолических катехизисов и брошюр типа "Злейший враг - баптисты", даже не в том, чтобы устраивать своего рода соревнования с христианами других исповеданий, доказывая преимущества своей веры, Нет и еще раз нет - верность наша православию заключается в том, чтобы самой жизнью нашей, а в каких-то случаях и словами показывать не правильность или исключительность, не преимущества, а возможности нашего пути. Именно его возможности, не скрывая при этом наших слабых мест, которые, разумеется, есть и у нас.

Сначала оо. С.Булгаков и Г.Флоровский, а затем митр. Антоний и Оливье Клеман приобрели мировую, в сущности, известность совсем не тем, что они заявляли об исключительности православия, подчеркивая, что лишь внутри него можно найти неповрежденное христианство. Нет, они просто рассказывали о своей вере и ее возможностях, ни в коей мере не противопоставляя ее другим исповеданиям, иногда даже вообще не касаясь проблемы иных конфессий ни в какой степени. Что касается митрополита, то он вообще никогда не говорит о православии - он говорит только о Христе и о пути к Нему.

И, наоборот, г-жа Перепелкина, автор книги "Экуменизм - путь, ведущий в погибель", и другие авторы бесчисленных книг и брошюр, направленных против оного, о возможностях православия вообще не говорят, они только призывают все возможные проклятия на головы инославных и экуменистов, а что касается православной веры, то верности ей от своих читателей добиваются только тем, что пугают их губительностью всего неправославного. Вообще их писания удивительно похожи на журналы "Коммунист", "Политическое самообразование" и на другие выходившие под эгидой ЦК КПСС издания. Их авторы тоже везде и во всем видели врагов и тоже пугали читателей губительностью любого уклонения от марксизма-ленинизма.

Увы, до сих пор я не встретил пока еще ни одного человека, который пришел к православию благодаря книжечкам такого рода, Зато мне приходилось многократно видеть людей, которые стали православными, видя в нашем исповедании новые для себя возможности. Многих (из числа христиан других исповеданий) привела к православной вере любовь к иконе, к нашему церковному пению, к русским религиозным философам или к православной аскетике, к византийскому обряду или к кому-то конкретному из наших святых или подвижников, но никого еще не сделал православным страх, который пытаются насаждать авторы книжек против экуменизма и тому подобных изданий.

Когда мы заявляем, что православие - это единственно верный святоотеческому преданию и единственно правильный способ веры, мы оказываемся учениками, увы, не святых отцов, а Суслова, Жданова, Андропова и прочих партийных идеологов, тех, кто насаждал марксизм, настаивая на том, что это единственно правильное и единственно научное мировоззрение. Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений, Я уже не говорю о том, что она истину просто и сразу убивает, ибо истина может быть только свободной.

В кольце врагов

Природа тоталитарного сознания такова, что ему необходим враг. Помню, в школьном учебнике истории на каждой странице подчеркивалось, что молодая советская республика постоянно находилась в кольце врагов. Властям, а вслед за ними и простым людям повсюду мерещились шпионы, вражеские агенты, подрывная деятельность и т.д. Бдительные граждане не раз задерживали меня в подмосковной электричке и сдавали в милицию за то, что я читал книги на иностранных языках, - по этому признаку они узнавали во мне врага. Кроме мирового империализма, врага политического, были необходимы еще враги в сфере идеологии, рекрутировались они не только из числа писателей, почему-то не испытывающих симпатии к марксизму, или философов-идеалистов, но вообще из числа всех тех, кто хотя бы в какой-то мелочи был не согласен с политикой "партии и правительства".

Где истоки религиозной нетерпимости?

В нетерпимости по отношению к другим конфессиям и в выдаваемом за верность православию полном неприятии других исповеданий проще всего было бы видеть рудимент недавнего советского прошлого с его обязательно отрицательным отношением ко всему ненашему и непременным образом недремлющего врага на первых полосах всех без исключения газет. Однако это не так. Тоталитаризм в России потому и пустил такие глубокие корни, что почва для него была удобрена уже до революции. Поиски врага достаточно характерны для России уже на рубеже ХIХ и XX веков. Красноречивым свидетельством такого подхода является книга архиеп. Никона (Рождественского), о которой я недавно писал на страницах "РМ". Владыка Никон видел врагов повсюду, в особенности среди евреев, студентов, семинаристов, даже среди поклонников творчества В.Ф.Комиссаржевской. Поэтому истоки религиозной нетерпимости следует искать не в усвоенной нами с советских времен психологии, а, увы, в далеком прошлом.

Думается, что беда заключается в том, что издавна на Руси религиозность выражалась прежде всего в диком страхе перед нечистой силой и в стремлении как-то защитить себя от нее. Именно этот тип религиозности зафиксировал Н.В.Гоголь в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" и в других своих произведениях. Священник в глазах некоторых является каким-то добрым колдуном, который приходит к вам домой, чтобы покропить все без исключения углы святой водой и прогнать всех злых духов, бесов, бесенят н проч. В тех же целях (чтобы очистить от нечистой силы!) к нему приносят крестить ребенка, для этом же он соборует больных и накрывает "фартучком" головы кающихся. Заговоры, обереги, амулеты, превращенные в амулеты иконки - все это не только в прошлом играло огромную роль в религиозной жизни наших предков, но и теперь привлекает очень многих верующих. В среде более или менее культурных людей всевозможные лешие, водяные, кикиморы, домовые и проч. теряют свой колоритный фольклорный облик, но продолжают под видом теперь уже абстрактного, но все равно врага занимать огромное место в религиозной жизни православного человека. В целом религия воспринимается как борьба со Злом, но совсем не как движение к Добру, таинство - как магическое действие священника, автоматически защищающее нас от нечистой силы, но не как благодатное касание Духа Святого, на которое, как любил говорить о. Сергий Булгаков, необходимо ответить теперь уже нашим движением навстречу Богу.

Главное место в религии такого типа, без сомнения, как это постоянно подчеркивал о. А.Шмеман, занимает не Бог, а сатана, Это - только постоянное противостояние диаволу, но совсем не встреча с Богом. Так складывается христианство, которое отличается не естественным для нашей веры христоцентризмом, а, если так можно выразиться, инимикоцентризмом (от латинского inimicus - враг). Проходят столетия, Церковь пытается бороться с таким пониманием ее роли в обществе, но победу одерживает все же не она, а прогресс в культурной сфере. Верить в нечистую силу люди, во всяком случае образованные, мало-помалу перестают, но ориентированность на поиски врага в человеческом сознании остается. Только образ его становится секулярным: теперь это уже не сатана и не нечистая сила, а живые люди, так называемые "враги внутренние, жиды и студенты", с которыми боролся "Союз русского народа" и другие подобные ему организации.

После революции и позднее

После 1917 года ситуация меняется еще раз. Тип мышления остался прежним, то есть инимикоцентристским, но только конкретный враг стал иным в силу того, что изменилось заданное для общества направление. Теперь в число врагов попали помещики, буржуи, попы и просто верующие люди, "бывшие", то есть умеющие правильно пользоваться ножом, вилкой и носовым платком; с ними начинают бороться так же решительно и такими же зверскими методами, как прежде боролись с нечистой силой. В течение всех семи с лишним десятилетий советской власти накал борьбы с врагом практически не ослабевал ни на минуту, хотя конкретный враг то и дело менялся. Ситуация эта довольно сильно напоминает ателье фотографа в 20-е годы, где в готовую картину можно было вставить чью угодно голову и так сфотографироваться верхом на арабском скакуне или на фоне Эйфелевой башни и т.д. Врагами последовательно были бывшие эксплуататоры, дворяне, т.н. "Враги народа" (инженеры, профессора, партийные работники типа Рыкова и Бухарина, военные вроде Тухачевского), позже евреи и "безродные космополиты", затем Солженицын и Сахаров, диссиденты и снова евреи, и т.д, Однако кто бы ни фигурировал в качестве врага, борьба с ним была беспощадной, "кровавой, святой и правой", совсем как борьба с нечистой силой в былые времена.

Наконец наступил 1988 год. Россия вновь повернулась лицом к православной вере, но тип мышления у нас не изменился, остался инимикоцентристским. Враг в изменившейся ситуации вновь был обнаружен на удивление быстро - теперь в числе врагов оказались инославные и экуменисты, то есть те из нас, православных, кто не хочет жить по иконам икимикоцентристского мышления. И вновь началась борьба. Такая же бескомпромиссная. Закономерно возникает вопрос: почему новыми врагами оказались христиане иных исповеданий, а не безбожники, что, на первый взгляд было бы естественнее, На самом деле все очень просто.

Во-первых, безбожники отличаются тем, что живут, не зная, что Иисус среди нас, и не чувствуя Его присутствия, - но ведь и у новых идеологов православия сознание тоже не христоцентричио, поэтому грани, которая отделяла бы их от неверующих, просто-напросто не существует.

Во-вторых, и это не менее важно, безбожники - они свои, а инославные - чужие.

Дело в том, что в какой-то момент в начале 90-х годов стало ясно, кто определился как новый враг - все "не наши". Причем обнаружился он во всех сферах жизни. В культуре, которую стали срочно защищать от влияния Запада, забыв, что и Чайковский, и Пушкин, и Лермонтов, и Большой театр, и Баженов с Воронихиным появились на Руси именно благодаря этому влиянию. В политике, где все больше ведутся разговоры о каком-то особом, незападном пути России, хотя все мы прекрасно знаем, что этот "незападный" вариант - это, увы, путь Саддама Хусейна, Муамара Каддафи и других подобных им лидеров. Третьего не дано. В религии, где не учитывают, что борьба с занесенными на Русь извне исповеданиями чревата отказом от православия, ибо и оно в 988 году было занесено к нам из-за границы.

Противопоставить себя "не нашим"

Общая цель, заключающаяся в том, чтобы полностью противопоставить себя "не нашим", просматривается и в стремлении объявить церковнославянский язык сакральным и доказать, что без него православие невозможно (перевод богослужебных текстов в ХIХ веке рассматривался как нечто естественное, теперь в нем видят настоящую диверсию против православной веры и главную ересь дня сегодняшнего), - однако, идя по этому пути, мы автоматически объявляем неправославными или, во всяком случае, православными "второго сорта" румын, арабов, грузин, американцев и французов, и вообще всех православных на Западе.

На днях я купил книжку под названием "Русский православный обряд крещения". Почему "русский"? Насколько мне известно (и это подтверждает имеющийся у меня греческий Требник), чин таинства крещения во всех православных автокефалиях используется один и тот же, Но при ближайшем рассмотрении все стало ясно - кроме полностью изложенного чина таинства и списка всех православных храмов Москвы, в этой книжке содержится полнейшая информация о гаданиях и приметах, связанных с рождением ребенка, а также о заговорах, которые рекомендуется использовать в случае его болезни. Так, например, чтобы снять испуг у ребенка, следует "обварить вереск кипятком и этой водой вымыть над миской лицо и руки испуганному, затем вылить воду там, где он испугался. Повторить три раза на утренней заре". Такого рода рецепты приводятся здесь во множестве. Это уже откровенное язычество, магия и колдовство, но, к несчастье, под флагом православной веры и в одной книге с адресами и телефонами всех без исключения московских храмов. Ценность всех этих "обрядов" объясняется тем, что они - "наши". Книга издана в серии "Наши традиции".

Сама логика борьбы с "не нашими" такова, что она неминуемо (хотим мы того или нет) в сфере культуры и политики приводит к полному изоляционизму к застою, а в сфере веры - к язычеству, к пустому и начисто лишенному евангельского духа ритуализму и магизму.

Источник религиозной нетерпимости - язычество, инкорпорированное в православие и слившееся с ним, нехристоцентричность нашего мышления, наша оторванность от Евангелия и Иисуса. Не всем ясно, плохо это или хорошо. Так, например, Олег Платонов, автор продавшегося в церковной книготорговле "учебного пособия для формирования русского национального сознания" (М., "Роман-газета", 1995), считает, что, "соединив нравственную силу дохристианских народных воззрений с мощью христианства, русское православие обрело невиданное нравственное могущество". С его точки зрения, "нравственное могущество" нашей веры связано именно с тем, что, в отличие от христианства в других странах, на Руси оно крепко-крепко спилось с язычеством, как он пишет, "вобрало в себя все прежние народные взгляды на добро и зло" и поэтому стало добротолюбием (?). К сожалению, в слово "добротолюбие" он вкладывает совсем не тот смысл, что св. Феофан Затворник и преп. Паисий Величковский. Для него это совсем не аскетика, ведущая к духовному и нравственному росту личности в Боге, а что-то связанное с язычеством и его положительным воздействием на православие. (Отмечу в скобках, что тот же автор в газете "Русский вестник" недавно опубликовал огромный материал под заголовком "Миф о холокосте", в котором доказывается, что евреи в общем-то и не пострадали в годы 2-й Мировой войны, а все, что обычно говорится об их массовом уничтожении, - не более, чем миф. Какое слово найти, чтобы охарактеризовать мировоззрение г-на Платонова, не знаю, но боюсь, что это слово мы знаем из истории той самой войны, новый взгляд на которую он нам предлагает.)

Не инославие. а именно язычество угрожает сегодня православной вере на Руси. К счастью, это понимают многие. А Христос, Он всегда здесь, среди нас, поэтому нам, если мы верим в Него, не страшно.

ВЕРА ИЛИ ИДЕЯ

Сегодня, когда говоришь с людьми, которые признают, что в Бога не верят, но при этом признаются, что верить хотели бы, практически всегда сталкиваешься с тем, что своё неверие они объясняют тем, что мало знают или вообще ничего не знают о Боге, о Евангелии, о Церкви, но, главное, о её обрядах. Нельзя не обратить внимания на то, что эти люди видят в вере, относясь к ней весьма почтительно, какое-то особое знание, для них закрытое. Они всегда подчёркивают, что не учились в воскресной школе, что их не учили думать о Боге, и говорят, что именно поэтому им трудно верить. Как далёкие от Церкви люди, так и те, кто себя к ней относят или, не относя себя к Церкви, всё же считают себя православными, путают веру и убеждения, веру и богословские, философские и даже политические взгляды, веру и мораль.

В результате знание Бога подменяется знанием о Боге. И вот уже сторонник «русской идеи», самодержавия или просто русского образа жизни, ностальгически вспоминающий о том, как «в старину живали деды», ценитель церковных древностей, иконы или пения или вообще культуры нашего прошлого начинает думать, что он православный христианин. Так рождается христианство ума или православие идеи, иными словами, православная не вера, а идеология. А кое-кто, просто думая, что нельзя быть русским и не быть при этом православным, только относят себя к православию и даже не могут объяснить, в чем их православие заключается. Это уже даже не православие идеи, это что-то, напоминающее запись о религиозной принадлежности в паспорте, - и не более.

Христианство начинается с коленопреклонения

При этом мы как-то забываем, что христианство начинается с коленопреклонения. «Войди в комнату свою и, затворив дверь, - говорит нам Спаситель в Нагорной проповеди, - обратись с молитвой к Отцу твоему, который втайне» (Мф. 6:6). Действительно, именно с этого нелогичного, ничем не объяснимого желания обратиться к Богу, заговорить с Ним, с потребности видеть в Боге не «Его», о котором можно рассуждать, а «Тебя», с которым можно говорить, с потребности в личной встрече с Иисусом начинается наша вера. Не разделять взгляды других православных христиан, а иметь глубоко личную потребность в богообщении - вот что такое быть христианином. Потребность молиться, запереться в пустой комнате, встать на колени и т. д. - именно потребность, но никак не долг и не обязанность.

Несколько лет назад, когда детская Библия ещё не продавалась свободно, один сотрудник Академии наук, будучи по какому-то делу, связанному с поездкой за границу, в Патриархии, купил там её для своего сына. Купил, ибо считал, что ребёнок должен знать гомеровские поэмы, Махабхарату и Рамаяну, песнь о Нибелунгах и т. д. и в том числе Библию. Купил, отдал шестилетнему своему сыну и забыл об этом.

Прошло сколько-то дней; то ли он сам, то ли его жена зашли вечером в комнату сына и видят: мальчик стоит в постели на коленках и молится. Никто его этому не учил, никто с ним вообще о Боге не говорил, но, открыв Библию, он сам вдруг почувствовал порыв сердца к Богу. Порыв, идущий из глубин его «я» и ничем не объяснимый, - это и есть, наверное, то горчичное зерно, из которого вырастает дерево веры (ср. Мф. 13:31-32). Если же в сердце это зерно, которое, не будем забывать, меньше любого другого семени, не упало, то получается не вера, а идеология. Религия без сердцевины-либо образ жизни с постами, со своей стилистикой (в одежде, поведении и т. п.), с обычаями и даже с церковной службой, либо образ мыслей со следованием тем или иным принципам и теориям, но не жизнь со Христом и во Христе.

Христианами нас делает прежде всего одно - потребность молиться, открывать сердце Иисусу, потребность таскать за собой повсюду в сумке Евангелие и вчитываться в него, вслушиваясь в то, что говорит тебе Господь. Нередко нас спрашивают: как часто я должен бывать в церкви, на исповеди, причащаться и проч. На это я всегда отвечаю: ты вообще ничего не должен, если у тебя нет в этом потребности.

Вера в чудо

И ещё: христианами делает нас не просто вера во что-то, а вера в чудо. Только важно понять, что это такое. Лучше всего, вероятно, здесь нам может помочь евангельский рассказ о кровоточивой жене в Мк. 5:25-29. Эта женщина «страдала кровотечением двенадцать лет, много потерпела от многих врачей, истощила всё, что было у ней, и не получила никакой пользы, но пришла ещё в худшее состояние».

И вот в тот момент, когда она, упорно пытаясь вылечиться, исчерпала все человеческие возможности, но не раньше, её встретил Господь, вошёл в её жизнь и исцелил её. Христос приходит, чтобы исцелить кого-то из нас в тех случаях, когда это не в силах сделать ни один врач или когда врача просто нет. Когда все, что зависит от нас, уже сделано. Но там, где может помочь медицина, ждать чуда - значит искушать Господа Бога твоего. И, наверное, именно потому так редко совершаются чудеса в наши дни, что нам хочется чуда в тех случаях, когда есть другой выход, хочется чуда только по той причине, что так будет проще. Мы ждём чуда и просим о чуде, не исчерпав все свои возможности, просим о чуде, а надо бы просить сил, мудрости, терпения и упорства. Просим и не получаем, но это не означает того, что чудес не бывает, это означает как раз обратное - что Бог творит чудеса. Но лишь в тех случаях, когда мы стоим на краю бездны.

Мы должны предъявить Богу нашу абсолютную честность, но никак не перекладывать на Него нашу ответственность за то, что происходит вокруг. И вот тогда в нашей жизни начнут совершаться чудеса, как они вот уже две тысячи лет творятся вокруг святых и праведников. Это как раз то, о чем говорит апостол Иаков, восклицая, что «вера без дел мертва» (2:26). Для того чтобы понять, что такое чудо, нам необходимо прежде всего раз и навсегда отказаться от советского понимания чуда, которое блестяще описано в детской книжке о старике Хоттабыче. Бог - не старик Хоттабыч. Он ждёт от тебя «веры из дел твоих» (см. Иак. 2:18), а не угощает нас бесплатным мороженым, хотя, как правило, нам хочется именно последнего. Однако, если Бог видит веру из дел, то не оставляет нас сиротами (Ин. 14:18) и приходит к нам, и спасает, и подхватывает нас на самом краю бездны. Если мы в это верим, то именно эта вера побеждает все наши страхи и делает нас христианами. Если мы верим в это, то вдруг оказывается, что у нас нет врагов, ибо мы их не ищем и не боимся, а просто трудимся и просто молимся - не ввиду того, что это положено, предписано и является обязанностью всякого православного христианина, а просто потому, что без этого жить не можем.

Царствие Твое. Что это?

Если смотреть на Царство Небесное со стороны, его ещё нет, оно в будущем. Оно, как считают христиане, когда-то наступит и распространится по миру, - так, надо полагать, стал говорить бы о Царстве Небесном учёный-религиовед. Но мы, христиане, в отличие от высокоучёных религиоведов, знаем, что это будущее Царство уже даровано нам. Мы - уже его граждане, уже граждане неба. И не случайно во время каждой литургии священник всегда благодарит Бога за то, что Ты, Боже, «нас на небо возвел еси, и Царство Твое даровал еси будущее», прямо и определённо подчёркивая, что мы уже там. Действительно, если смотреть на христианство со стороны, оно кажется религией ожидания каких-то грядущих перемен и, с другой стороны, просто религией ожидания жизни за гробом и загробного утешения для тех, кто страдает здесь. Но если посмотреть на нашу веру изнутри, то окажется, что эти грядущие перемены уже начались, что мы не ждём конца истории, а уже теперь живём после истории, что мёртвые уже воскресают, что жизнь будущего века уже началась. По этой причине все христиане оказываются современниками друг другу. Преп. Серафим, свв. Франциск и Клара, блж. Ксения и другие не воспринимаются нами как фигуры исторического прошлого, святые, даже те среди них, кто сыграл сколько-нибудь заметную роль в политической или общественной жизни своей эпохи, всё равно не меньше принадлежат нашему веку, чем XIII, XVIII или XIX; а Валерий Брюсов, Федор Сологуб или даже Михаил Кузмин, который умер в 30-е годы, и поэтому ещё живы люди, его помнящие, уже не более, чем писатели начала нашего века, и принадлежат они значительно больше литературной энциклопедии, нежели дню сегодняшнему. Они - в прошлом, а святые - среди нас.

Будущее, которое уже наступило

Как-то меня спросили, что значат слова Иисуса «истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9:1). То и значат, что написано. Святые ещё здесь, ещё до смерти, увидели Царство и стали его гражданами, именно поэтому их и признали святыми. Да, христианство - это будущее, но будущее, которое уже наступило, это наше личное дерзновенное и даже, наверное, дерзкое вхождение в будущее. Посмотрите, какое место занимают в Евангелии два слова: «уже» и «ныне». Иисус говорит Закхею: «Ныне пришло спасение дому сему» (Лк. 19:9) и благоразумному разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23:43). И в другом месте восклицает: «Аминь, аминь глаголю вам, яко грядет час и ныне есть, когда мёртвые услышат голос Сына Божия и, услышав, оживут» (Ин. 5:25). Слово «грядет» указывает на то, что час этот только будет, но Иисус тут же добавляет: «и ныне есть», то есть уже настал. Христианство парадоксально и нелогично, оно не укладывается в обычное представление о времени, где есть прошлое, настоящее и будущее, оно не просто нелогично, но даже абсурдно, но при этом оно реально. И последнее важнее всего. Христианство - это не новые идеи или новое мировоззрение, это новая жизнь.

В чем заключается новая жизнь?

Прежде всего в том, что мы вдруг обнаруживаем, что солнце светит по-другому, как-то ярче, именно так, как оно светило в детстве, когда нам было лет шесть, не больше. Страх перед смертью уходит из нашей жизни, ибо он есть не что другое, как обратная сторона недовольства жизнью. Мне вспоминается одна старушка, Анна Семеновна Солнцева из подмосковного села Малаховка, которая в 94 года, за несколько дней до смерти, говорила: «Жить хочу». Она именно потому не боялась смерти, что жить хотела, и потому, что свету солнца она так радовалась, словно ей было шесть или семь лет. Страх перед смертью лишь тогда страшен, когда мы жизни не любим.

Во-вторых, в людях, которых мы никогда не знали и о которых никогда ничего не слышали, мы неожиданно для себя самих начинаем узнавать родных и близких. Для преп. Серафима родными были, наверное, все люди вообще, сколько их ни есть на земле, для нас - далеко не все, ибо мы просто не доросли до этого, но тем не менее люди, которых ты утром ещё не знал, вдруг к вечеру становятся твоими близкими, а вернее, ты узнаешь в них своих близких. В этом смысле можно сказать, что христианство - это религия узнавания. Не случайно же Господь говорит нам о том, что мы получим «ныне во время сие... во сто крат более... и братьев, и сестёр, и отцов, и матерей, и детей» (Мк. 10:30). В церкви вместе оказываются такие разные люди, которые бы никогда и нигде в другом месте не встретились, вера действительно соединяет людей в одно целое. В детской больнице, где я служу, один мальчик подал как-то на проскомидию две записочки: первую - о здравии мамы, папы и всех людей, живущих на земле, и вторую - о упокоении дедушки Коли, бабушки Кати и всех умерших. Вот что такое христианство! Вот что такое православие!

И, наконец, в-третьих, у нас появляется потребность молиться, благодарить Бога, просить у Него сил, мудрости и любви. Молитва - как телефонная трубка, через неё осуществляется наша постоянная связь с Богом. Не потому приходим мы по воскресеньям в церковь в семь часов утра, что так полагается, а потому, что иначе не можем, ибо Он сам там нас ждёт в это утро. И мы чувствуем это.

Радостное восприятие мира, узнавание в людях на улице наших, хотя и незнакомых, но родных и, наконец, потребность в молитве - вот три основных знака, по которым можно узнать, что ты уже не просто увлечён христианством или православием, а действительно стал христианином. И уровень твоего богословского образования, начитанности и проч. здесь абсолютно ни при чем. Но три, пожалуй основные, опасности для того, кто пошёл по дороге духовной жизни, таятся тоже именно здесь.

Три опасности на дороге

Первая опасность заключается в том, что, делаясь христианами, мы часто становимся равнодушны к окружающему нас миру, к солнцу, к небу, к пению птиц и журчанию ручьев и объясняем это равнодушие тем, что Иоанн Богослов учит нас «не любить мира, ни того, что в мире» (1 Ин. 2:15). Однако, держа в памяти это место из Нового Завета, нельзя ни в коем случае забывать о том, что слово «мир» в Писании значит не то, что у греческих философов, это не «мир вокруг нас», не «космос» в античном смысле, это - «общество», то есть совокупность тех отношений между людьми, которые сложились без Бога, вне Бога и даже вопреки Его воле. Христос устами своего апостола призывает нас не любить эти отношения, но как можно не любить созданный Богом мир, где «небеса проповедуют славу Божию, а о делах рук Его возвещает твердь» (Пс. 18:2). Это - грех против Бога, и об этом нельзя забывать, это грех, отнимающий у нас радость бытия и отлучающий нас от Бога.

Вторая из этих опасностей связана с тем, что часто, приходя к Богу, мы рвём свои отношения с друзьями, начинаем отгораживаться от людей, боясь повредить своей духовной жизни, съев в пост что-то скоромное или послушав в концерте или по радио Шопена или Шуберта. Нам начинает казаться, что раз мы открыли Бога, то нам не нужны люди и проч. Всякое царство объединяет людей и особенно Царство Небесное, христианство - это когда мы вместе, как апостолы, которые «все были вместе и имели всё общее... и каждый день единодушно пребывали в храме» (Деян. 2:44-46). Надо обязательно помнить об этом и не превращать православие в религию индивидуального спасения.

Наконец, третья опасность для христианина заключается в том, что, начав молиться, мы непременно хотим прочитывать всё, что положено в Молитвослове, и в результате уже не молимся, а просто вычитываем правило с такой-то по такую-то страницу, зачастую спешим, не успеваем, расстраиваемся от этого и т. д. Забываем, что молитва - не заклинание, где важно именно произнести то или иное слово, какую-то определённую формулу и т. д., а живое, от сердца идущее обращение, наш прорыв к Богу. Не помним, что она - телефонная трубка. Поэтому, молясь, особенно важно не просто что-то Ему говорить, но учиться Его слышать, чтобы молитва наша не была разговором по телефону с отрезанным проводом.

В последнем случае наше христианство будет уже не жизнью в Царстве, а так, какой-то мечтой, без сомнения, вредной, ибо такая мечта отвлекает нас от жизни, от людей, среди которых мы живём, и неминуемо обрекает на одиночество. И это, конечно, уже не христианство и не православие.

Сегодня нам очень важно понять, что вера в Бога - это чувство. Если мы верим, это значит, что мы Его чувствуем, как чувствуем холод, голод и жажду, запах, вкус и т. д. Вообще, вероятно, можно сказать, что чувство Бога и Его присутствия среди нас - это и есть то самое шестое чувство, о котором иногда вспоминают поэты. Если же мы об этом забудем, то мы обречены: сами не заметим, как тоже станем под верой понимать какое-то особое знание, дисциплину или образ жизни, но, во всяком случае, не распахнутость сердца навстречу Богу.

Источник: Из книги «Размышления с Евангелием в руках» Всеукраинский журнал «Мгарскій колоколъ» .

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: интервью

Толерантность для России нечто чрезвычайно важное, потому что мы многонациональная, мультикультурная, многоконфессиональная страна…

Наша беседа со священником отцом Георгием проходит во Всероссийской государственной библиотеке иностранной литературы им. М.И.Рудомино. Разговор - не простой. Как и мой собеседник, как и люди внизу, за окном, спешащие куда-то под своими разноцветными зонтами; как и само время, у которого помимо циферблатов всегда есть и другие обозначения, свойства и признаки. Или приметы. Толерантность - некогда модное слово, не сходившее с уст серьезных людей, флагом трепещущее на ветру нашего смутного времени, сегодня сдулось простреленнным винни-пуховым шариком. Потому что пчелы, на самом деле, оказались очень даже «правильными», и сразу поняли, что никакая это не тучка, а самый настоящий медведь. Впрочем, вы эту историю хорошо знаете.

Разговоров о толерантности было много; сейчас, когда особенно необходимо ее вочеловечивание, оказалось, что мы по-прежнему готовы к разговору, но этого сегодня уже мало. Но и не говорить нельзя. С этим я и пришел к отцу Георгию.

Мне рассказывали, что на одном из семинаров для школьных библиотек прозвучала реплика: «Толеранс - это какая-то секта, которая навязывает нам идеи Запада»…
- Я думаю, мы сознательно не пошли на то, чтобы говорить «терпимость», а использовали слово латинского происхождения. Потому что толерантность - это больше, чем терпимость. Это умение жить с другим… преодолевая те противоречия, которые между мною и этим другим существуют. И те психологические различия, которые есть между нами.

- …преодолевая себя.
- Да, конечно. А такой секты не существует просто как факт. Но кое-кто так думает…

- Продолжение спора западников и славянофилов?
- Я думаю, что он не закончен. И в одни десятилетия нашей истории побеждают славянофилы, в другие - западники. К сожалению, сегодня более или менее распространенный взгляд на вещи таков, что те, которых называют западниками, - предатели.

- Глупость какая-то.
- Но это есть. И все же давайте не будем называть это глупостью. Давайте будем говорить, что это продиктовано непониманием ситуации или от незнания истории прежде всего. Потому что начни мы изучать этот давний спор, то станет ясно, что одинаково любившие Россию и друг друга люди видели разные для нее пути развития.

И пойдя однажды по своему особому пути, мы отвергали напрочь все другое. (Это мы сейчас по корням интолерантности пробегаем). «Мы наш, мы новый мир построим…» - и идеи ваши нам не нужны. Потому что они не просто другие, они - плохие, неправильные. Враждебные. Это не так давно все было.
- Но надо, видимо, понять, что Россия все-таки европейская страна. И русская культура - это часть европейской культуры. Музыка, литература, живопись - в культурном плане мы давно уже часть Европы, хотим мы этого или нет. И вместе с тем мы понимаем, что существуют люди, для которых дорог особенный путь России. И с ними тоже надо находить общий язык.

- Язык диалога.
- Да, диалога, в результате которого совсем не обязательно должна вырабатываться общая позиция. А вот научаться умению принять другого с его взглядами и существовать вместе с другим, не претендуя на то, чтобы переделать его взгляды - вопрос очень важный. А ведь очень часто хочется сделать именно это почему-то…

- Переделать взгляд, то есть подчинить своей воле? Вопрос власти?
- Может быть, даже не себе подчинить, а какой-то идее, которую ты исповедуешь.

- Что в некоторых случаях гораздо страшнее на самом деле.
- В советское время мы прошли, если можно так сказать, неплохую школу толерантности. Мы жили бок о бок друг с другом и как-то в общем мирно жили. В постсоветское время очень обострились противоречия между разными народами. Прибавился религиозный компонент. Люди вернулись к религии, которая была у них насильственно отнята. И сейчас все гораздо сложнее.

И потом в советское время ставилась задача стирания граней между народами, превращение всех в единую общность. Сегодня мы понимаем, что эта задача невыполнима.

- Homo soveticus…
- Превратить всех в советский народ невозможно. Чеченцы должны остаться чеченцами, армяне - армянами, русские - русскими, латыши - латышами и т.д. Но при этом мы должны научиться жить вместе.

В свое время Владимир Соловьев, имея ввиду заповедь «Возлюби ближнего своего как самого себя», сказал, что она относится не только к индивидуумам, но и к целым народам. Возлюби народ твоего ближнего, как свой собственный. Важно научиться любить другие народы, несмотря на то, что они другие. А иногда вопреки этому.

Мне кажется, что нужно ездить в те регионы страны, где живут люди другой национальности. Важно устраивать праздники их национальной культуры. (Мы хорошо знаем европейскую, американскую литературу, культуру, но гораздо хуже - народов, близких к нам географически и исторически). Кто навскидку назовет пять-шесть латвийских писателей?

А у нас вообще нет информации из балтийских стран. Кроме «Юрмалы». То есть, они о нас, наверное, молчат, ну и мы рассказываем анекдот про укрепление НАТО тремя самолетами наших соседей. Такое вот положение (или расположение друг к другу) никогда к диалогу не приводило.
- Да, есть страны Балтии, но их культура для нас нечто очень далекое и непонятное. (В 1983 году я читал лекции по античной культуре в таллинском пединституте. И слушатели были чрезвычайно поражены не тем, как я им рассказывал о поэзии Горация или Овидия, нет, их поразило то, что я знал эстонскую поэзию. Я имею в виду тех эстонских поэтов, которые переводили античных авторов, ссылались на них и так далее. Студенты были убеждены, что русские этого знать не могут).

То же самое касается и культур кавказских народов. За исключением Расула Гамзатова вряд ли кто вспомнит других авторов, чеченских, карачаевских, черкесских и так далее. Я думаю, что вечера, посвященные другим народам, вместе с которыми мы живем, очень даже нужно устраивать. Библиотека - это отличная площадка для того, чтобы организовывать такие культурные акции.

Наш центр религиозной литературы и изданий русского зарубежья представляет в библиотеке новые книги, устраивает встречи с авторами, переводчиками. Мы сами иногда инициируем новые издания. Кроме того, мы устраиваем встречи, проводим круглые столы, на которых присутствует священник православный, католический, протестанский пастор, раввин, мулла и т.д. Это - целенаправленное действие, чтобы библиотека была местом для встречи, в том числе и людей разных конфессий.

Не хотелось бы общих фраз, но задача библиотекаря заключается в том, чтобы в эпоху Интернета и компьютерных игр, все-таки предлагать детям книгу. И еще мне кажется важным, чтобы библиотека становилась культурным центром. Чтобы здесь проводились обсуждения новых книг, дискуссии, встречи и т.д. Я очень большое значение придаю таким вот акциям. Потому что после того, как человек узнает грузинскую литературу и откроет для себя, например, Галактиона Табидзе, Илью Чавчавадзе, Тициана Табидзе и других, для него грузины перестанут быть просто грузинами. Очень важно полюбить другого. А не зная его, этого сделать нельзя. Поэтому меня очень возмущает, что сегодня (как и вчера) мы практически не изучаем в школе писателей ближнего зарубежья - бывших советских республик. Их и не было никогда в школьной программе. Несколько часов в старших классах было посвящено литературе народов СССР, но сейчас и этого нет, как не рассказывают в школе и о культуре народов России - татарской, башкирской, народов Северного Кавказа..

Вот здесь-то как раз школьная библиотека может восполнить то, чего нет в школьной программе (например, вечер татарской литературы и культуры может восполнить отсутствие этой темы). У библиотеки - огромные возможности; она не связана со школьной программой. Поэтому все время может ее дополнять.

Кроме того, надо приглашать интересных людей. Они есть в каждом городе. Как место встречи библиотека может быть прекрасным центром толерантности.

Для нашего центра программа толерантности, пожалуй, не нужна. Здесь работают (то есть находятся вместе большую часть времени) люди с самыми разными взглядами и мы очень хорошо уживаемся. Никаких конфликтов по идейным проблемам у нас не бывает. Вот на какую полку поставить книгу - об этом мы можем поспорить…

Но если взять уровень нетерпимости, который часто царит в школе, когда детям с кавказскими фамилиями устраивается бойкот и их называют потенциальными террористами, а родителей - пособниками террористов и т.д. - это уже совсем другое дело.

- И что делать?
- Быстрых рецептов здесь нет. Но gutta cavat lapidem — капля камень точит. Нужно говорить с людьми.

О том, например, что человек имеет право быть грузином, армянином, дагестанцем, эстонцем, башкиром, осетином и т.д.

И потом у нас ситуация несравнима с израильской. Там - противостояние народов. У нас этого нет. И это нужно подчеркивать. Это очень важно. Если мы не станем этого делать, то сами будем воспитывать шахидов. Судьба сегодняшних чеченских детей - в наших руках. Мы можем толкнуть их к Масхадову и Басаеву, а можем, наоборот, воспитать настоящего российского гражданина-чеченца.

Как можно воспитывать толерантность среди потерпевших? Примеров достаточно. Сегодня, к сожалению, их уже нужно долго перечислять. Беслан. Это на всю жизнь. Как можно переживающим трагедию вообще что-то объяснить про толерантность? Как это сделать?
- На днях по телевидению показали русскую семью из Грозного, которая сначала уехала в Ставрополье, но потом была вынуждена вернуться обратно, потому что там их все стали называть чеченцами и ненавидеть. А в Грозном им тоже очень непросто, потому что в том районе, где они живут - они единственные русские. Но тем не менее, они все-таки предпочли Грозный… Это - тоже потерпевшие. И задача заключается в том, чтобы ни на Ставрополье, ни в каком другом месте, людей любой национальности не травили за то, что они другие.

Очень страшно, что некоторые люди, облеченные властью, говорят, что у чеченцев испорченная психология. Что все они - враги. Когда женщина в ужасе звонит в милицию и требует разобраться со своими соседями, потому что они сдали квартиру кавказцам…

- Сейчас бы это назвали проявлением бдительности…
- Я думаю, что это плохая бдительность. И этот звонок, скорее продиктован какими-то утробными страхами и подспудно живущей в ее сознании ненавистью ко всем кавказцам.

Здесь нужна постоянная, очень медленная работа. С низким КПД. И не нужно ни в коем случае ориентироваться на быстрые результаты. Я повторяю, работа по принципу «капля камень точит». Потому что воспитать толерантность мгновенно абсолютно невозможно. Но мы ведь живем не в последние годы. Надо видеть нашу историю в перспективе.

Как бы вы прокомментировали такую ситуацию, когда русский человек принимает, например, ислам или какую-то другую религию?
- Раньше русских в исламе не было. Так же, как и 20-30 лет тому назад не было и французов-мусульман и англичан. В прежние времена религия наследовалась вместе с родительским домом, с национальным языком. Сегодня мы должны признать (может быть, кому-то это сделать трудно), что человек сам выбирает свою религию. Препятствовать этому невозможно. Это - личный выбор человека.

Поэтому естественно, что появляются французские и английские православные. В традиционно католической и англиканской странах. Я думаю, что это закономерно. Религия - это интимная связь с высшим началом. И ее нельзя навязать. Особенно в сегодняшнем мире, который живет не по традиционным установкам.

И мы же радуемся тому, что в Англии достаточно много православных. Нам это приятно. Но нужно признать, что арабам тоже приятно, что среди французов или англичан или русских есть мусульмане.

Здесь вот что важно. Не надо путать ислам с исламизмом. С политическим исламом. Из своего опыта работы на Кавказе, я с благодарностью вспоминаю старушек-мусульманок, у которых жил в Карачаево-Черкессии. Они кормили меня айраном. Мы вместе молились. Только они читали молитвы на арабском, а я свой молитвослов - по-славянски. И эти мусульманские старушки были такими же светлыми и богоносными, как и наши православные.

В России есть конституционное право на свободу совести. Религиозность индивида никакими законами не регламентируется. И очень важно, чтобы эта свобода соблюдалась. Очень важно, чтобы баптисты имели право открыто говорить о своей вере, или христиане веры евангельской -пятидесятники, а атеисты не пугались, что их не возьмут на работу из-за того, что они атеисты.

…Я думаю, что мы должны знать религии друг друга. Мне очень близка идея введения предмета «Религиоведение» в школе. И я приветствую инициативу нового министра образования Андрея Фурсенко заказать академику Александру Огановичу Чубарьяну создание учебника по истории мировых религий, чтобы дети знали религии других народов. Как же без этого.

- Первая попытка создания такого учебника была у отца Александра Меня.
- Да, была сделана попытка составления такого учебника. Взяли из семитомника отца Александра по Истории религии отдельные фрагменты. Как идея это было замечательно, но отец Александр писал свой труд не для школы. Учебник, конечно, тоже может быть сложным. Детей не нужно кормить манной кашей. Они сегодня во многом хорошо разбираются, быстро ориентируются не только в компьютерных играх, но и во многом другом. Поэтому не нужно писать учебники примитивно. Просто книга отца Александра была написана в другом жанре.

Отец Георгий, с Вами, в этих стенах, по-настоящему легко говорить о сложных проблемах в духе толерантности. Но выходя на улицу, грубо говоря, попадаешь в несколько другую атмосферу. Все мы, конечно, разные, и большинство хочет жить в мире и согласии. И уж менее всего кто-то хочет быть плохим. И я, как вы понимаете, не жду от Вас совета, как жить. Но мне, как и многим другим людям, порой нужно просто доброе слово. Речь идет не о функциональной стороне человеческой жизни, а просто о человеке, который живет по наитию…
— Я бы хотел более всего повторить слова Владимира Соловьева о том, что любить другой народ как свой собственный - это как библейская заповедь «Возлюби ближнего своего как сам себя». Будем учиться этой любви, потому что только она спасет нас от озверения, от такого состояния, которое разрушительно во всех смыслах. Нужно все время пытаться понять другого, его установки, ценности, все то, что ему дорого. Нужно помнить, что Земля в эпоху сверхзвуковых скоростей и интернета стала очень маленькой - все мы на ней живем рядом друг с другом и друг среди друга и убежать некуда. Поэтому необходимо учиться принимать другого со всеми его особенностями и, как говорят школьники, закидонами. Другого пути просто нет. А, кроме того, приняв другого, мы становимся богаче сами, намного богаче… Если вдуматься, толерантное отношение к другому - это путь удивительных открытий для себя самого. Путь подлинного духовного роста.

Профессор РГГУ, член Правления блока "Общественный договор". С 1993 г. член-корреспондент РАЕН.

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: цитаты

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: статьи

Если Бог все это устроил, хотя бы для нашего вразумления, то это не Бог, это злой демон, зачем ему поклоняться, его надо просто изгнать из жизни. Если Богу, для того чтобы мы образумились, надо было умертвить Антошу, Сашу, Женю, Алешу, Катю и т.д., я не хочу верить в такого Бога. Напоминаю, что слово «верить» не значит «признавать, что Он есть», «верить» - это «доверять, вверяться, вверять или отдавать себя». Тогда выходит, что были правы те, кто в 30-е годы разрушал храмы и жег на кострах иконы, те, кто храмы превращал в дворцы культуры. Грустно. Хуже, чем грустно. Страшно.

Если апостолы утверждают, что Иисус умер на кресте за наши грехи и искупил их Своею кровию, то мы выкуплены (см. 1Кор 6,20; а также 1Петр 1,18-19), значит, мы страдаем не за что-то, не за грехи - свои, родительские, чьи-то. За них уже пострадал Христос - так учат апостолы, и на этом зиждется основа всего их богословия. Тогда выходит, что неизвестно, за что страдаем мы.

Грекам, а вслед за ними и римлянам всегда хотелось все знать. На этом основана вся античная цивилизация. Именно на этой неуемной, бурлящей и неутомимой жажде знания. И о Боге, когда они стали христианами, им тоже захотелось знать - может Он все или нет. Отсюда слово «Всемогущий» или Omniрotents, один из эпитетов Юпитера в римской поэзии, которым очень любит пользоваться в своей «Энеиде» Вергилий. А Бог «неизречен, недоведом, невидим, непостижим» (это мы знаем не из богословия, нередко попадавшего под влияние античной философии, а из молитвенного опыта Церкви, из опыта Евхаристии - не случайно же каждый священник непременно повторяет эти слова во время каждой литургии), поэтому мы просто не в состоянии на вопрос «Может ли Бог все?» - ответить ни «да», ни «нет». Поэтому, кто виноват в боли, я не знаю, но знаю, кто страдает вместе с нами - Иисус.

Он умер на кресте как преступник. Мучительно. Туринская плащаница со страшными следами кровоподтеков, со следами от язв, по которым современные патологоанатомы в деталях восстанавливают клиническую картину последних часов жизни Иисуса - вот действительно подлинная святыня для ХХ века. Весь ужас смерти, никем и никак не прикрытый! Посмотрев на картину Гольбейна «Мертвый Христос», герой Достоевского воскликнул, что от такой картины можно веру потерять. А что бы он сказал, если бы увидел Туринскую плащаницу, или гитлеровские концлагеря, или сталинщину, или просто морг в детской больнице в 1995 году?

Что было дальше? В начале 20-й главы Евангелия от Иоанна мы видим Марию Магдалину, потом апостолов Петра и Иоанна и чувствуем пронзительную боль, которой пронизано все в весеннее утро Пасхи. Боль, тоску, отчаяние, усталость и снова боль. Но эту же пронзительную боль, эту же пронзительную безнадежность, о которых так ярко рассказывает Евангелие от Иоанна, я ощущаю всякий раз у гроба ребенка… Ощущаю и с болью, сквозь слезы и отчаяние, верю - Ты воистину воскрес, мой Господь.

Источник: Из «Записок московского священника». Впервые опубликовано в газете «Русская мысль».

ОТКУДА ЭТА ЗЛОБА?

Мы православные. Почему?

В кольце врагов

Где истоки религиозной нетерпимости?

После революции и позднее

Во-вторых, и это не менее важно, безбожники - они свои, а инославные - чужие.

Противопоставить себя "не нашим"

ВЕРА ИЛИ ИДЕЯ

Христианство начинается с коленопреклонения

Вера в чудо

Царствие Твое. Что это?

Будущее, которое уже наступило

В чем заключается новая жизнь?

Три опасности на дороге

Источник: Из книги «Размышления с Евангелием в руках» Всеукраинский журнал «Мгарскій колоколъ» .

Священник Георгий ЧИСТЯКОВ: интервью

- …преодолевая себя.
- Да, конечно. А такой секты не существует просто как факт. Но кое-кто так думает…

- И что делать?
- Быстрых рецептов здесь нет. Но gutta cavat lapidem — капля камень точит. Нужно говорить с людьми.

Православная религиозность сегодня включает в себя в качестве какого-то почти неотъемлемого компонента борьбу против католиков и протестантов, разоблачение их как врагов нашей веры и России, а также полное неприятие экуменизма и вообще какой бы то ни было открытости по отношению к иным исповеданиям. Само слово «экуменизм» стало восприниматься как бранное, как главная ересь XX века, а обвинение в причастности к этому явлению - как свидетельство полной неправославности, Разумеется, наши отношения с христианами других конфессий складываются гладко далеко не всегда, не во всем мы понимаем друг друга, какие-то моменты богословия католического или протестантского нам представляются неприемлемыми, но это не значит, что мы должны друг друга ненавидеть и считать всех, кто не принадлежит к Православной Церкви, чуть ли не слугами диавола, как об этом заявляют авторы книг, газетных статей и ведущие телепередач.

Мы - православные. Почему?

Если преподобный Серафим видел в каждом друга, то некоторым православным сегодня повсюду мерещатся враги, еретики, недостаточно православные священники, епископы и даже святые, в число которых попали святители Димитрий Ростовский и Тихон Задонский. Один молодой человек, считающий себя богословом и действительно блестяще образованный, заявил мне, что не может считаться с мнением митрополита Антония Сурожского и отца А.Шмемана, ибо они, живя на территории, в высшей степени загрязненной (именно так и сказал!) разнообразными ересями, утратили остроту православного зрения. Откуда такая самоуверенность и такая духовная гордыня? «Все неправы, кроме нас», - говорят они буквально каждым своим шагом. Откуда это?

«С верностью избранному пути самоуверенность ничего общего не имеет. Не как единственно правильное вероучение выбрали мы православие, ибо доказать правильность чего-то можно только в сфере знания, но только не в том, что касается веры, которая простирается в область недоказуемого. Нет. Мы выбираем православие только как дорогу, известную нам из опыта конкретных людей, которым мы абсолютно доверяем, считая их своими ближайшими братьями и сестрами. Для меня это о.о. А..Мечев, С.Булгаков и А.Мень, мать Мария, митрополит Антоний, архиеп. Иоанн (Шаховской) и моя бабушка. Верность этому пути выражается не в декларациях и клятвах, не в издании противокатолических катехизисов и брошюр типа «Злейший враг - баптисты», даже не в том, чтобы устраивать своего рода соревнования с христианами других исповеданий, доказывая преимущества своей веры. Нет и еще раз нет - верность наша православию заключается в том, чтобы самой жизнью нашей, а в каких-то случаях и словами показывать не правильность или исключительность, не преимущества, а возможности нашего пути. Именно его возможности, не скрывая при этом наших слабых мест, которые, разумеется, есть и у нас.

Сначала о.о. С.Булгаков и Г.Флоровский, а затем митр. Антоний и Оливье Клеман приобрели мировую, в сущности, известность совсем не тем, что они заявляли об исключительности православия, подчеркивая, что лишь внутри него можно найти неповрежденное христианство. Нет, они просто рассказывали о своей вере и ее возможностях, ни в коей мере не противопоставляя ее другим исповеданиям, иногда даже вообще не касаясь проблемы иных конфессий ни в какой степени. Что касается митрополита, то он вообще никогда не говорит о православии - он говорит только о Христе и о пути к Нему.

И, наоборот, г-жа Перепелкина, автор книги «Экуменизм - путь, ведущий в погибель», и другие авторы бесчисленных книг и брошюр, направленных против оного, о возможностях православия вообще не говорят, они только призывают все возможные проклятия на головы инославных и экуменистов, а что касается православной веры, то верности ей от своих читателей добиваются только тем, что пугают их губительностью всего неправославного. Вообще их писания удивительно похожи на журналы «Коммунист», «Политическое самообразование» и на другие выходившие под эгидой ЦК КПСС издания. Их авторы тоже везде и во всем видели врагов и тоже пугали читателей губительностью любого уклонения от марксизма-ленинизма.

Когда мы заявляем, что православие - это единственно верный святоотеческому преданию и единственно правильный способ веры, мы оказываемся учениками, увы, не святых отцов, а Суслова, Жданова, Андропова и прочих партийных идеологов, тех, кто насаждал марксизм, настаивая на том, что это единственно правильное и единственно научное мировоззрение. Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений. Я уже не говорю о том, что она истину просто и сразу убивает, ибо истина может быть только свободной.

В кольце врагов

Советской власти, которая воспитывала в нас классовую ненависть к своим врагам, больше нет, но образ врага нам по-прежнему необходим. Церковная размолвка между Москвой и Константинополем в начале 1996 г. действительно была ссорой между двумя сестрами, как справедливо сказал Н.А.Струве. И, как он советовал, ей можно было и в самом деле не придавать большого значения, если бы не реакция на нее, мгновенно продемонстрированная газетами коммуно-патриотического толка. «Советская Россия», «Завтра», «Русский вестник», а также (что особенно грустно) православная газета «Радонеж» и одноименное молодежное общество буквально сбились с ног, наперегонки доказывая, что Вселенская Патриархия давно уже отпала от православия, что владыка Варфоломей давно уже совсем не Константинопольский, а всего лишь турецкий патриарх, что никаким влиянием в православном мире он и его Патриархат не обладают и т.д. Одновременно с этой кампанией газета «Дуэль», известная своей антисемитской позицией (раньше она называлась «Аль-Кодс»), публикует статью против тогда еще здравствовавшего, ныне блаженной памяти Парфения, патриарха Александрийского, где утверждается, что он масон или, во всяком случае, получает от масонов огромные суммы, что он враг, еретик, давно порвавший с православием, и т.д. Не надо быть аналитиком, чтобы понять, в чем заключалась цель этой кампании: оторвать Русскую Православную Церковь от поместных Православных Церквей-сестер, противопоставить ее всему православному миру (как Востоку, так и русским приходам на Западе) и объявить, что правы только мы, что все остальные от Церкви отпали и давно уже стали еретиками - именно такая мысль, кстати говоря, проводится в книге Людмилы Перепелкиной, которая почти не говорит о Боге, но зато везде видит сатану, его действия и козни и его бесчисленных служителей, к числу которых относит и нас, православных христиан, пребывающих под омофорами Вселенского или Московского Патриархатов.

Где истоки религиозной нетерпимости?

В нетерпимости по отношению к другим конфессиям и в выдаваемом за верность православию полном неприятии других исповеданий проще всего было бы видеть рудимент недавнего советского прошлого с его обязательно отрицательным отношением ко всему не нашему и непременным образом недремлющего врага на первых полосах всех без исключения газет. Однако это не так. Тоталитаризм в России потому и пустил такие глубокие корни, что почва для него была удобрена уже до революции. Поиски врага достаточно характерны для России уже на рубеже ХIХ и XX веков. Красноречивым свидетельством такого подхода является книга архиеп. Никона (Рождественского), о которой я недавно писал на страницах «РМ» [«Русской мысли»]. Владыка Никон видел врагов повсюду, в особенности среди евреев, студентов, семинаристов, даже среди поклонников творчества В.Ф.Комиссаржевской. Поэтому истоки религиозной нетерпимости следует искать не в усвоенной нами с советских времен психологии, а, увы, в далеком прошлом.

Думается, что беда заключается в том, что издавна на Руси религиозность выражалась, прежде всего, в диком страхе перед нечистой силой и в стремлении как-то защитить себя от нее. Именно этот тип религиозности зафиксировал Н.В.Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и в других своих произведениях. Священник, в глазах некоторых, является каким-то добрым колдуном, который приходит к вам домой, чтобы покропить все без исключения углы святой водой и прогнать всех злых духов, бесов, бесенят и проч. В тех же целях (чтобы очистить от нечистой силы!) к нему приносят крестить ребенка, для этого же он соборует больных и накрывает «фартучком» головы кающихся. Заговоры, обереги, амулеты, превращенные в амулеты иконки - все это не только в прошлом играло огромную роль в религиозной жизни наших предков, но и теперь привлекает очень многих верующих. В среде более или менее культурных людей всевозможные лешие, водяные, кикиморы, домовые и проч. теряют свой колоритный фольклорный облик, но продолжают под видом теперь уже абстрактного, но все равно врага занимать огромное место в религиозной жизни православного человека. В целом религия воспринимается как борьба со Злом, но совсем не как движение к Добру, таинство - как магическое действие священника, автоматически защищающее нас от нечистой силы, но не как благодатное касание Духа Святого, на которое, как любил говорить о. Сергий Булгаков, необходимо ответить теперь уже нашим движением навстречу Богу.

Главное место в религии такого типа, без сомнения, как это постоянно подчеркивал о. А.Шмеман, занимает не Бог, а сатана. Это - только постоянное противостояние диаволу, но совсем не встреча с Богом. Так складывается христианство, которое отличается не естественным для нашей веры христоцентризмом, а, если так можно выразиться, инимикоцентризмом (от латинского inimicus - враг). Проходят столетия, Церковь пытается бороться с таким пониманием ее роли в обществе, но победу одерживает все же не она, а прогресс в культурной сфере. Верить в нечистую силу люди, во всяком случае, образованные, мало-помалу перестают, но ориентированность на поиски врага в человеческом сознании остается. Только образ его становится секулярным: теперь это уже не сатана и не нечистая сила, а живые люди, так называемые «враги внутренние, жиды и студенты», с которыми боролся «Союз русского народа» и другие подобные ему организации.

После революции и позднее

После 1917 года ситуация меняется еще раз. Тип мышления остался прежним, то есть инимикоцентристским, но только конкретный враг стал иным в силу того, что изменилось заданное для общества направление. Теперь в число врагов попали помещики, буржуи, попы и просто верующие люди, «бывшие», то есть умеющие правильно пользоваться ножом, вилкой и носовым платком; с ними начинают бороться так же решительно и такими же зверскими методами, как прежде боролись с нечистой силой. В течение всех семи с лишним десятилетий советской власти накал борьбы с врагом практически не ослабевал ни на минуту, хотя конкретный враг то и дело менялся. Ситуация эта довольно сильно напоминает ателье фотографа в 20-е годы, где в готовую картину можно было вставить чью угодно голову и так сфотографироваться верхом на арабском скакуне или на фоне Эйфелевой башни и т.д. Врагами последовательно были бывшие эксплуататоры, дворяне, т.н. «враги народа» (инженеры, профессора, партийные работники типа Рыкова и Бухарина, военные вроде Тухачевского), позже евреи и «безродные космополиты», затем Солженицын и Сахаров, диссиденты и снова евреи, и т.д., Однако кто бы ни фигурировал в качестве врага, борьба с ним была беспощадной, «кровавой, святой и правой», совсем как борьба с нечистой силой в былые времена.

Наконец наступил 1988 год. Россия вновь повернулась лицом к православной вере, но тип мышления у нас не изменился, остался инимикоцентристским. Враг в изменившейся ситуации вновь был обнаружен на удивление быстро - теперь в числе врагов оказались инославные и экуменисты, то есть те из нас, православных, кто не хочет жить по иконам икимикоцентристского мышления. И вновь началась борьба. Такая же бескомпромиссная. Закономерно возникает вопрос: почему новыми врагами оказались христиане иных исповеданий, а не безбожники, что, на первый взгляд, было бы естественнее. На самом деле все очень просто.

Во-вторых, и это не менее важно, безбожники - они свои, а инославные - чужие.

Дело в том, что в какой-то момент в начале 90-х годов стало ясно, кто определился как новый враг - все «не наши». Причем обнаружился он во всех сферах жизни. В культуре, которую стали срочно защищать от влияния Запада, забыв, что и Чайковский, и Пушкин, и Лермонтов, и Большой театр, и Баженов с Воронихиным появились на Руси именно благодаря этому влиянию. В политике, где все больше ведутся разговоры о каком-то особом, незападном пути России, хотя все мы прекрасно знаем, что этот «незападный» вариант - это, увы, путь Саддама Хусейна, Муамара Каддафи и других подобных им лидеров. Третьего не дано. В религии, где не учитывают, что борьба с занесенными на Русь извне исповеданиями чревата отказом от православия, ибо и оно в 988 году было занесено к нам из-за границы.

Противопоставить себя «не нашим»

Общая цель, заключающаяся в том, чтобы полностью противопоставить себя «не нашим», просматривается и в стремлении объявить церковнославянский язык сакральным и доказать, что без него православие невозможно (перевод богослужебных текстов в ХIХ веке рассматривался как нечто естественное, теперь в нем видят настоящую диверсию против православной веры и главную ересь дня сегодняшнего), - однако, идя по этому пути, мы автоматически объявляем неправославными или, во всяком случае, православными «второго сорта» румын, арабов, грузин, американцев и французов, и вообще всех православных на Западе.

На днях я купил книжку под названием «Русский православный обряд крещения». Почему «русский»? Насколько мне известно (и это подтверждает имеющийся у меня греческий Требник), чин таинства крещения во всех православных автокефалиях используется один и тот же. Но при ближайшем рассмотрении все стало ясно - кроме полностью изложенного чина таинства и списка всех православных храмов Москвы, в этой книжке содержится полнейшая информация о гаданиях и приметах, связанных с рождением ребенка, а также о заговорах, которые рекомендуется использовать в случае его болезни. Так, например, чтобы снять испуг у ребенка, следует «обварить вереск кипятком и этой водой вымыть над миской лицо и руки испуганному, затем вылить воду там, где он испугался. Повторить три раза на утренней заре». Такого рода рецепты приводятся здесь во множестве. Это уже откровенное язычество, магия и колдовство, но, к несчастью, под флагом православной веры и в одной книге с адресами и телефонами всех без исключения московских храмов. Ценность всех этих «обрядов» объясняется тем, что они - «наши». Книга издана в серии «Наши традиции».

Сама логика борьбы с «не нашими» такова, что она неминуемо (хотим мы того или нет) в сфере культуры и политики приводит к полному изоляционизму и застою, а в сфере веры - к язычеству, к пустому и начисто лишенному евангельского духа ритуализму и магизму.

Источник религиозной нетерпимости - язычество, инкорпорированное в православие и слившееся с ним, нехристоцентричность нашего мышления, наша оторванность от Евангелия и Иисуса. Не всем ясно, плохо это или хорошо. Так, например, Олег Платонов, автор продававшегося в церковной книготорговле «учебного пособия для формирования русского национального сознания» (М., «Роман-газета», 1995), считает, что, «соединив нравственную силу дохристианских народных воззрений с мощью христианства, русское православие обрело невиданное нравственное могущество». С его точки зрения, «нравственное могущество» нашей веры связано именно с тем, что, в отличие от христианства в других странах, на Руси оно крепко-крепко слилось с язычеством, как он пишет, «вобрало в себя все прежние народные взгляды на добро и зло» и поэтому стало добротолюбием (?). К сожалению, в слово «добротолюбие» он вкладывает совсем не тот смысл, что св. Феофан Затворник и преп. Паисий Величковский. Для него это совсем не аскетика, ведущая к духовному и нравственному росту личности в Боге, а что-то связанное с язычеством и его положительным воздействием на православие. (Отмечу в скобках, что тот же автор в газете «Русский вестник» недавно опубликовал огромный материал под заголовком «Миф о холокосте», в котором доказывается, что евреи в общем-то и не пострадали в годы 2-й Мировой войны, а все, что обычно говорится об их массовом уничтожении, - не более, чем миф. Какое слово найти, чтобы охарактеризовать мировоззрение г-на Платонова, не знаю, но боюсь, что это слово мы знаем из истории той самой войны, новый взгляд на которую он нам предлагает.).

Не инославие, а именно язычество угрожает сегодня православной вере на Руси. К счастью, это понимают многие. А Христос, Он всегда здесь, среди нас, поэтому нам, если мы верим в Него, не страшно.

«Русская мысль», Москва, октябрь 1996 г.

Георгий Петрович Чистяков (4 августа 1953 — 22 июня 2007) — филолог, историк, богослов, священник.

С 1975 по 1993 годы преподавал латинский, древнегреческий языки, введение в романистику и историю романских языков в Московском государственном лингвистическом университете. В 1985—1999 годах читал в Московском физико-техническом институте (МФТИ) курс лекций по Библии, истории христианства и истории богословской мысли, c 1988 года преподавал на кафедре истории культуры МФТИ, а в 1993—1999 годах заведовал этой кафедрой. С 1991 по 2002 годы — профессор в Российском государственном гуманитарном университете, автор курса лекций «Священное Писание и литургическая литература», спецкурса «Методология историко-культурных исследований». Читал лекции в Московском государственном университете (курс «Психология религии»), и Институте философии, теологии и истории св. Фомы в Москве (курс «Новый Завет»), центре «Сен-Жорж» (Париж), Министерстве образования Северной Ирландии, в университетах Страсбурга (Франция), Рима (Италия), Мюнстера и Гамбурга (Германия) и в США (университеты св. Фомы и «Нотр-Дам»), являлся лектором-консультантом в центре «Russia ecumenica» (Рим). В 1994—2000 активно работал в газете «Русская мысль» и на Христианском церковно-общественном радиоканале. С июня 1999 года — заведующий залом религиозной литературы, затем директор Научно-исследовательского центра религиозной литературы и изданий русского зарубежья Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

Последователь протоиерея Александра Меня. С 7 декабря 1992 года — диакон, с 25 ноября 1993 года — священник в храме Космы и Дамиана в Москве с правом окормления детей в Российской детской клинической больнице, где являлся настоятелем открытого весной 1994 года храма Покрова Богородицы. Председатель попечительского совета и преподаватель Общедоступного православного университета им. А. Меня.

Автор восьми книг, учебного пособия по стилистике латинского языка, ряда учебных программ, более 200 научных и публицистических статей, переводов Плутарха, Полемона, Павсания, Тита Ливия, Макиавелли с древнегреческого и итальянского языков.

Член правления и председатель комитета по научной и издательской деятельности Российского библейского общества; член Международной ассоциации исследований по изучению отцов церкви; член редакционных советов журналов «La Nuova Europa» (Милан) и «Истина и жизнь» (Москва), газеты «Русская мысль» (Париж), академического журнала «Вестник древней истории». Входил в Попечительский совет Программы «Линия жизни» британского благотворительного фонда Charities Aid Foundation (CAF — Russia).